- А вся страна расцвечена и флагами волнуется...
- А. Городницкому
- Баллада о вермуте
- Блюз
- Будет вечером дождь, а с утра неприятно...
- Бывает так: бессрочный арестант...
- В архангельских лесах осенняя пора...
- В кильватерной струе пока нам виден путь...
- В который раз окраины России...
- В лесах смоленских да под Вязьмой...
- В случайных любовях мы ищем ответ...
- Вертолётная
- Вечерний ветер по ресницам...
- Вилюйская синеклиза
- Вновь болотная сырость в крови, и весна ворожит и шаманит...
- Воспоминания на станции "Сивая маска"
- Воспоминание о реке Яне
- Воспоминания о городе Керчь
- Вот и выпал снежок, и опять прилетят снегири...
- Вот и кончился путь - нам пора отдохнуть...
- Вот и праздники осенние нагрянули...
- Вот река в камышах, потемневший снежок...
- Впечатление об Алтайских горах
- Всё ниже давят потолки
- Вспоминайте меня иногда...
- Вчера мело с утра до ночи...
- Геофизическое танго
- Горит костерок, утольки покрываются пеплом...
- Давайте не будем прощаться (В. Туриянский, В. Боков, Б. Щеглов)
- Давняя тоска
- Далеко за рекой в обгорелой степи за Ишимом...
- Двухсоттысячная съёмка
- Дети тумана (ст. Б. Стругацкого)
- Дон Кихот (ст. М. Светлова)
- Если спросите вы птицу, почему она поёт...
- Есть у меня один секрет...
- Ещё одна ночь не ответит...
- Живём, не замечая красоты...
- За старою стеной, где так печаль легка...
- Закури сигарету вдали от дорог...
- Зима снежком пушистым
- И в Греции, и в очень Древнем Риме...
- Инфляция гуляет по стране...
- Как будто в странном сне уносится косяк...
- Как во сне, будто это не ты, не я...
- Ковбойская
- Когда вечернею порою...
- Когда отшелестит сентябрьская листва...
- Когда Париж под дождиком грибным...
- Кодарская осень
- Колыбельная для мужского голоса с гитарой
- Колыбельная Карелии
- Коммунальная цыганочка. Из воспоминаний о детстве. Посвящается М. Анчарову
- Конец сезона
- Кораблик мой
- Косые дожди
- Кто видит сны, кто плачет по ночам...
- Кто мне скажет честно, что там, на Востоке?..
- Кто поехал в гости к тёте...
- Кто-то свистит, негромко свистит...
- Легла печаль, и первые морозы...
- Марш питекантропов
- Месяц май примаверал, и балдеешь вполне...
- Мне жаль исхоженных дорог...
- Мне часто видится во сне...
- Мой добрый гений полевой...
- Мой золотой любимый чижик...
- Монтана
- Мороз на стёклах не рисует...
- Мы бродим по рекам, мы бродим по скалам...
- Мы идём по тундре
- Мы смеёмся сквозь слёзы, нам чудится...
- На сентябрьской тропе
- Накрапывал осенний дождичек...
- Нам в детство не вернуться никогда...
- Нас время лечит одиночеством...
|
- Не бледней, моя печальная...
- Непогода в гoрах, лепит снег, не стихая ночами...
- Ноев Ковчег. Посвящается А. Галичу
- Ноктюрн
- Ноктюрн "Свеча"
- Нынче солнце за тучу садится...
- Новогодняя цыганочка. Памяти А. Григорьева
- О чём шумите вы, народные витии...
- Один мой кореш, некто Грека...
- Один философ в туалете...
- Однажды - это не похоже...
- Однажды, когда сяду в самолёт...
- Оплывает свечка на шандале...
- Опять в руках гитарочка...
- От весенних дождей до осенней пурги...
- От мексиканской границы на юг...
- Ответ Мэри-Анны (ст. В. Матвеевой)
- Откуда начинается река...
- Памяти В.М. Шукшина
- Памяти Владимира Делонэ
- Памяти Высоцкого
- Памяти Юрия Визбора
- Пародия на А. Розенбаума
- Пародия на В. Высоцкого
- Песня Вихореву
- Пишу из Туркестана
- По артериям рек...
- Погибшим бардам
- Поезда
- Пока дороги сердце просит...
- Пока не выгорел дотла...
- Покатилась медна денежка...
- Полевой "Week End"
- Понимаешь, она не придёт...
- Попытка к бегству
- Пора домой, на Север дороги пролегли...
- Посвящается Вере Матвеевой
- Посвящается И. Саамову
- Посвящение XIX слёту КСП
- Посвящение К.И. Шульженко
- Посвящение Ю.И. Визбору
- Правила бегства
- Прекрасная Япония страна...
- Пристанище гусей, окраины России...
- Проходит лето, веники увяли...
- Прощальная песня сурка...
- Ранние сумерки тают
- Расстрелянный дождями крест...
- Рождественский романс
- Романс
- Седой рассвет туманной ватной лапой...
- Сжимая топор в волосатой руке...
- Сидим и курим в территориальных водах...
- Сколько осталось идти...
- Снег раскинул крылья над Белалакая...
- Снега баюкают торосы на Шпицбергене...
- Снежный человек
- Солнышко на небосводе...
- Спи, не проснись, человечек угрюмый...
- Стаканчики гранёные, гитары переборы...
- Старая сказка
- Таёжный романс
- Тегуантепек - страна чужая (ст. С. Кирсанова)
- Три рыжих усатых ковбоя...
- Ты из дома выйдешь, как обычно...
- Ты не спросишь меня никогда...
- Уносит дым таёжного костра......
- Хлопочет дождь осенний...
- Цыганки (ст. Ю. Даниэля)
- Что делать, память - ведьма злая...
- Что ж, наверно, не стоит ругаться...
- Что за жизнь мы ведём? То дерёмся, то пьём...
- Шуршит полынь, бесплотна и легка...
- Я беру кривоногое лето коня... (ст. Л. Губанова)
- Я вижу мёртвых и живых...
- Я крутился в полусне...
- Я помню город Петергоф...
- Я старше становлюсь - мрачнеет моя муза...
|
А вся страна расцвечена и флагами волнуется,
давно уж люди верные назначены кричать:
"Да здравствует правительство, и будь здорова партия
И наша власть советская - качать ее, качать!"
И минимум повысится, а максимум понизится,
и все-то будет здорово, совсем, как у Фурье.
Наверно, будет вскорости большое "облегчение",
и яйца будут дешевы, почти как при царе.
Кричат "Ура!" рабочие, кричат "Салют!" колхозники,
одни интеллигентики простую водку пьют,
сидят себе тихохонько на дачах и по комнаткам,
ругаются нематерно и песенки поют:
"Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой..."
Старинная команда в кадетских училищах:
"Господа кадеты! Руки на одеяло!"
В баобабе много древесины,
Масса дыма, минимум тепла,
Нам нужней российская осина,
Чем жена французского посла.
Ну а пальмам место - в ресторане,
Не идет туда моя нога.
Где вы, "пети-мети", "мани-мани"?
Не поет о том моя губа.
Мы сидим в Вилюйской синеклизе сбоку,
Дело дрянь - понятно и ослу.
В "Козе ностре", видно, мало проку.
Шлем привет французскому послу.
А посол лежит давно в постели с бабой,
Не с своей - чужого атташе.
Мы обычаев французских знаем слабо,
Но, похоже, оба в неглиже.
С ихних баб нам никакого проку,
Наши бабы тоже далеко.
Не предаться тайному пороку,
Но не дрыгнуть даже и ногой.
Пусть гуляют по Парижу бабы
Всех оттенков, колеров, мастей.
Но зато не смогут баобабы
Прорасти на вечной мерзлоте.
Как все у них на Западе х...о!
Куда ни кинь - какой-нибудь завал:
То негров бьют, то нет свободы слова,
То самолет в аварию попал,
То самолет в аварию попал!
Придешь домой - уставишь зенки в ящик...
Ну, рожи там у них, я погляжу!
От ужаса трясется каждый хрящик,
Пойду-ка я за вермутом схожу,
Пойду-ка я за вермутом схожу!
Ну, а у нас - все тихо и спокойно!
Вон дядя Вася с вермутом идет...
У них все время кризисы и войны,
А мы идем по-прежнему вперед,
А мы идем по-прежнему вперед!
Возьмешь газету, будто с йодом клизму, -
Сплошные перепады и скачки,
Наркотиками травят организмы,
Чего творят - не ведают, сучки,
Чего творят - не ведают, сучки!
Опять проспаться Картеру не дали,
То это им, то то не по нутру,
Всю ночь у Капитолия орали,
А разошлися только поутру,
А разошлися только поутру!
Ну, а у нас, у нас идет по плану,
Нас ни один не тронет катаклизм,
Вот вермуту замажем по стакану
И будем дальше строить коммунизм,
И будем дальше строить коммунизм!
У них там все ужасно очень стоит,
Пошел поссать - так доллары плати!
Простой народ там просто-таки воет -
И писать даже некуда пойти,
И писать даже некуда пойти!
На улицах темно и бродит нежить...
Там кончился недавно керосин,
И вечером не выйдь, а то зарежут,
За вермутом не сходишь в магазин,
За вермутом не сходишь в магазин!
Ну, а у нас идешь домой с молитвы,
Три по ноль-семь в ЗИЛу давно стоит...
Ну, могут полоснуть по роже бритвой,
Ну, как-никак, а все-таки свои,
Ну, как-никак, а все-таки свои!
Нет, не нужны мне ни Париж, ни Колорадо -
Там вермуту попробуй-ка возьми,
Ну, а у нас Маруська, если надо,
Мне даст перед работой, до восьми,
Мне даст перед работой, до восьми!
Ты греешь в ладонях
Рюмку с джином,
И тебе так все равно.
Ты греешь в ладонях
Рюмку с джином,
И тебе так все равно.
А эта, напротив,
Совсем нелюбимая,
И тебе так все равно.
Сыграй, музыкант,
Сиплый блюз,
Напой голубые ноты.
Сыграй, музыкант,
Сиплый блюз,
Напой голубые ноты.
Пусть обволакивает
Саксофона грусть,
Поют голубые ноты.
А там, в рюмке,
Плещется жизнь,
Еще плещется жизнь.
А там, в рюмке,
Плещется жизнь,
Еще плещется жизнь.
На дне рюмки
Плещется жизнь,
Еще плещется жизнь.
М-м-м, м-м-м...
Еще плещется,
Плещется жизнь.
Будет вечером дождь,
А с утра неприятно.
Ты ко мне не придешь,
Почему - не понятно.
Потому ли, что дождь?
Потому ли, что поздно?
Ты ко мне не придешь
Даже вечером звездным.
Будет вечером дождь,
Одному неприятно...
Я к тебе не пойду.
А к другой - вероятно...
И не зная куда,
Все бредешь и бредешь.
Все гадаешь: когда
Будет вечером дождь?..
И не зная куда,
Все бредешь и бредешь.
Все гадаешь: когда
Будет вечером дождь?..
Бывает так: бессрочный арестант
Вдруг перестанет высекать зарубки
И, опустив израненные руки,
Заплачет и поймет, что он устал
Ловить шаги охраны на посту,
Следить, как меркнет свет в глухом оконце,
И как, последний раз блеснув на солнце,
Погаснет паутинка на лету.
Считать шаги, и по диагонали
Пространство клетки мерить, а к утру
Услышать крик вороний на ветру
И звон ключей, и скрип дверей в централе.
И пролетит, как кони по стерне,
Вся жизнь, как сон пройдет перед глазами.
И он не разобьет висок о камень,
А сделает зарубку на стене...
Все так похоже, я пою друзьям,
Стихи своей любимой посвящаю
И жду команды "Выходить с вещами!",
И все пишу. Зачем? Не знаю сам.
В архангельских лесах осенняя пора,
Желтеет лист берёз, краснеет гроздь рябины.
И в солнечных лучах - волшебная игра,
Как будто строчкой слёз прошитой паутина.
Ещё нет пенья вьют, но вот над головой,
Не ведая границ и тяжести закона,
Уже пошёл на юг изломаный конвой
Неподконтрольных птиц под серым небосклоном
Они покинут край бревенчатых церквей,
Где чёрные кресты прострелены дождями...
Последнее "прощай" над сединой полей -
До будущей весны, до новой встречи с нами.
И мы за ними вслед. "Пора, мой друг, пора".
Как говорил поэт, "покоя сердце просит"
И горький дым вдохнуть последнего костра,
И слушать, как поёт по перелескам осень.
В кильватерной струе пока нам виден путь,
Совсем еще недавний.
Чем дальше от кормы - острей бежит волна
И размывает след,
И уплывает вдаль, обратно не вернуть
Мой парусный кораблик...
Я не открыл земель, я не добыл руна
И золотых монет.
Я плачу и пою под ветер в паруса.
Я комик или трагик?
И тают за бортом иные берега,
Иные времена,
Отставших голоса, пропавших имена.
А парусный кораблик
Поднимет невзначай, как перышко легка,
Зеленая волна.
И путь мой так далек во сне и наяву,
А в океан безбрежный
Кораблик золотой от берегов земных
Уходит по волнам.
Я по морю плыву и песенку пою,
А добрая Надежда,
И Вера и Любовь, три паруса моих,
Открыты всем ветрам.
В который раз окраины России...
Снега, гусиный крик. В который раз?
Мы никогда у сильных не просили,
Не жили в долг, не пели на заказ,
Не жили в долг, не пели на заказ.
Мы жили от вокзала, до вокзала,
А по весне, когда растает снег,
Мы уходили вверх по перевалам
И пили воду безымянных рек.
Краюху хлеба поровну делили,
Не делали другим что плохо нам,
И одиночек впятером не били
По темным, заколоченным дворам.
Не спрашивали там, где нет ответа.
Молчали, где не нужно лишних слов,
Расстрелянных по сталинским наветам
Хранили фотографии отцов.
Им на могилу камень не поставят.
Все меньше тех, кто помнит, не простив.
Нам новые учебники составят,
Дела пронумеруют - и в архив.
И все же мы смеялись и шутили...
Как быстро мы успели постареть.
За право быть собою заплатили
И пели все, что нам хотелось петь.
В который раз окраины России?..
В лесах смоленских да под Вязьмой
Свинцовый дождичек во ржи.
...Братишка мой в рубашке бязевой,
Убитый пулею, лежит.
И в гимнастерочке зеленой,
В пилотке с красною звездой,
Незнавший женщин, несмышленый,
Теперь навечно молодой.
Ах, сорок третий, сорок третий,
Проклятый сорок третий год,
Когда убитый - каждый третий,
Когда и взвод - уже не взвод.
А после боя, на поверке
Хрипит усталый старшина,
Когда солдатская манерка
За недосчитанных полна.
...Потом схоронят под пробитой
Чужими пулями сосной.
С последним словом замполита
Их путь окончится земной.
Под залп за мальчиков-военных
Хлебнут казенного вина.
"За всех невинноубиенных" -
Так тихо скажет старшина.
В лесах смоленских...
В случайных любовях мы ищем ответ,
И мелкое горе в глубоком вине
Мы топим, как топят ненужных котят,
Когда их в квартире держать не хотят.
Мы ищем вчерашний растаявший снег,
"Бороться-искать" - дураков больше нет,
И лечат шершавые спины мостов
Похмелье вчерашних несбывшихся снов.
Мы снова в сером небе, как бельмо,
Распяты над тайгою лопастями,
И вертолет, как синее письмо,
Летучий гроб с махровыми кистями.
Какие горизонты до небес!
Здесь слева - БАМ,
А справа - вроде ГЭС,
И мошкара с утра и до утра
Лакает кровь из нашего нутра.
И песенка болтается в башке
О том, как "не на суше мили мерять",
А вертолет трясется, как в тоске
И потихоньку в уши "децибелит".
Какие горизонты до небес!
Здесь слева - БАМ,
А справа - вроде ГЭС,
И мошкара с утра и до утра
Лакает кровь из нашего нутра.
Но вот сегодня нету вертолета,
Стакан не видно в низких облаках
И чуть дрожит в стекле из-под компота
Портвейн в истосковавшихся руках.
Какие горизонты до небес!
Здесь слева - БАМ,
А справа - вроде ГЭС,
И мошкара с утра и до утра
Лакает кровь из нашего нутра.
Вечерний ветер по ресницам
Скользит и прячется в траве.
По желтым листьям красной птицей
Шьет осень нитью по канве...
Неуловимую мелодию
Поют. А может быть, кричат?
Пьет облетевшая смородина
Из пентатоники ручья.
Когда глаза закроешь, чудится
Необгоревшие дотла
Тепло земли, вишневой улицы
И золотые купола.
Крик журавлей перед побегом,
Под рябью солнечной река
И под рубашкой ломоть хлеба.
И материнская рука.
И, слава Богу, что на свете
Пока еще нельзя продать
Вот этот вечер, этот ветер,
И как в ручье поет вода.
...Нетронутым колымским снегом
Бегут на запад облака.
И пусть хранит под этим небом
Нас материнская рука...
Привет вам из Вилюйской синеклизы!
Сюда не нужно специальной визы,
Сюда не нужно ксивы из ОВИРа,
Такой дыры нет - обойди полмира.
Июнь, еще июль - уже не лето.
Я не видал такого винегрета.
"Бичи", "Грачи", нацмены, пьянь и просто шкеты,
Бери мольберт и с них пиши портреты.
С утра здесь бродят пьяные ацтеки,
А между ними вохровцы и зеки.
Здесь не куют, не сеют и не пашут,
А только дрыном с колокольни машут.
И мерзлота - на глубине полметра,
А "по-большому" ходят здесь "до ветра",
А ветер дует, и все время в спину.
Видали вы подобную картину?
Ну, вот и все - пора кончать куплеты,
Которые вам были здесь пропеты.
Так мы вас ждем, сюда не нужно визы.
Привет вам из Вилюйской синеклизы!
Вновь болотная сырость в крови, и весна ворожит и шаманит.
И дорога дымится, и солнце ныряет в пыли.
Вот и аист кричит, как матросы при виде земли,
Голубеет вода и деревья в зеленом тумане.
И под лепет гитарный блеснет золотая звезда.
Ты поверишь, звезде, ты поверишь весенним обманам...
Простучат поезда, как по ребрам, по меридианам:
Ты зачем? Ты куда, ты куда..?
Нас баюкал костер, а нездешние птицы будили,
Согревала тропа и хрустально звенела вода.
Так зачем же всю ночь напролет: "Ты куда?"
И гадать - вспоминают тебя или просто забыли.
Я бывал в городах, где поют на чужом языке,
Слово "хлеб", слово "друг" непонятны, гортанны и странны.
Где-то есть еще более дальние страны,
Но туда не добраться вот так, налегке.
Я, наверно, устал от скитаний по этой стране,
Где границы крепки и гранитны солдатские лица.
Я устал, и дорога мне больше не снится.
Ну и хватит с меня, это дело теперь не по мне.
Мой дед Григорий родом из Одессы,
моя генеалогия проста.
Пускай струна завьется мелким бесом,
попробуем мелодию с листа.
Дед выстроил у моря халабуду
с еврейским здравым смыслом, без затей,
и бабушка, послушная Талмуду,
родила много дедушке детей.
А папа, Лев Абрамыч, был из Польши.
Капиталистов видя всех в гробу,
он был тогда известный всем подпольщик,
в Одессе вел подпольную борьбу.
Там были интересные моменты,
смешалось все: "виват", "банзай", "ура",
Чека, Деникин, Троцкий, интервенты,
налетчики, маркеры, шулера.
Разрушили весь мир до основанья.
Кто был никем, так и живет никем.
Все кончилось на Тихом океане,
но началось, как в песне, "а затем..."
И тут, когда пошла такая пьянка,
и в ход пошел последний огурец,
тут вылез, словно бледная поганка,
товарищ Сталин - "наш родной Отец".
...И по этапу двинулись: врачи,
баптисты, прокуроры и эсдеки,
крестьяне, работяги, скрипачи,
князья, народовольцы - словом, "зеки".
Их всех не сосчитать. Ответ простой:
мы знаем, кто играл в игрушки эти.
И Лев Абрамыч сгинул под Интой,
но дело сделано, и я на этом свете.
Я пережил две малые войны,
одну Великую (за все спасибо маме),
штук семь руководителей страны,
пять "по рогам" и ссылку в Казахстане.
Я реабилитирован навек,
я эту справку в рамочке повесил...
Гуляют вьюги, заметает снег,
над мертвым лагерем ни говора, ни песен.
И вот теперь у света на краю,
где под ногами мечется поземка,
на белой зоне у ворот стою
и песенку для вас пою негромко.
Ты видишь, как свеча стареет от огня,
Ее приходит срок - погибнуть без отваги.
Последних три луча бросает на меня,
На черное перо и белый лист бумаги.
Знакомая тоска по брошенным местам,
Оставленным друзьям и переулкам старым,
На вымершей реке замшелых три креста
Да чей-то странный след за низким перевалом.
Подгнившие столбы забитых лагерей,
Колючая змея на опустелой зоне.
А выбритые лбы не смотрят из дверей,
Не пухом им земля, а ледяные комья.
И чертит надо мной зловещие круги
Полярная сова с глазами, словно фары.
Спецлагерь Коогустаах - убежище пурги,
Что означает место, где живут гагары.
Между мной и тобой пролетают века -
От монгольской стрелы и кривого клинка,
От гонимого ветром шального песка,
Сквозь глухие ордынские степи
До могильных курганов на жёлтой земле,
Перестуков "курьерских" в просторах полей,
До ракетного визга стальных кораблей
И грызни воронья на рассвете.
Нет печальней, чем след от винта за кормой,
И полоски воды между мной и тобой,
Улетающих кружев, что вяжет прибой
Под мурлыканье песен в моторе.
И когда, словно письма, одна за одной
Стаи чаек взлетят над моей головой,
Задрожат, пропадая в дали голубой,
Берега, утонувшие в море.
Этой тяжести нежной от тонкой руки
И слезы на щеке в ожиданьи тоски,
Этой нежности слов, что как выдох легки,
Мне до осени хватит с лихвою...
А кораблик летит над зелёной волной
Не грусти, расставания нам не впервой.
Много было чего между мной и тобой,
Только знаем об этом мы двое.
Что за станция с именем странным Джанкой?
Это было со мной? Или было с тобой?
Хоровод сонных лодок и парус косой
Просмоленной турецкой фелюги...
Ты прости, что опять тебе выпало ждать.
Между мной и тобой - города, города,
Безысходность дорог, поезда, поезда
И степные песчаные вьюги.
Вот и выпал снежок, и опять прилетят снегири.
И серебряной шалью надолго укроет дома.
Что же ты загрустил? Посиди, дорогой, закури,
Посмотри, как за окнами белая ходит зима.
На часы и минуты похож улетающий снег,
Не грусти, всё пройдёт, как случайные лица в толпе,
Как пустая тревога, как парусник белый во сне
Или поезд ночной, на который тебе не успеть.
Нам от века досталось немного, но так суждено...
Здесь слова ни к чему и, наверное, скоро рассвет.
И, как в детской стеклянной игрушке, разбитой давно,
Улетает и гаснет бесшумными звёздами снег.
Вот и ночь отгорела, сожгла за собою мосты.
Под завьюженным небом России плывут январи.
И на белой дороге рассыпались, словно цветы,
Как забытый под ветром костёр на снегу, снегири.
Вот и кончился путь - нам пора отдохнуть,
Солнце село у нас за спиной.
Мы устали скакать. Перестань горевать -
Нам пора возвращаться домой.
Потянулся на юг от метелей и вьюг
Темно-серый гусиный конвой.
Мы устали скакать. Перестань горевать -
Нам пора возвращаться домой.
Прозвонят стремена дорогих имена
И шепнет пожелтевшей листвой.
Мы устали скакать. Перестань горевать -
Нам пора возвращаться домой.
И по этой земле нас мотает в седле.
Сколько можно, скажи, дорогой?
Мы устали скакать. Перестань горевать -
Нам пора возвращаться домой.
Вот и праздники осенние нагрянули...
И страна гуляет, всюду - пир горой.
Я шатаюсь между трезвыми и пьяными,
Я не трезвый, я не пьяный, я - шальной.
Давай-ка, друг, споем о чем-нибудь своем,
Но только тихо и шуметь не надо,
Как небо пьют грачи, о странниках в ночи
И пусть нам будет песенка наградой.
Где же вы, мои приятели-подружки...
Хоть бы слово диким ветром принесло.
Не из хрусталя, а из железной кружки
Пью всю ночь и не пьянею, как назло.
Но мы с тобой споем о чем-нибудь своем,
О шорохе берез под снегопадом,
Споем про нас с тобой, и пусть утихнет боль,
Но только тихо и шуметь не надо.
С каждым годом ближе истина простая:
Мы устали от ненужной суеты.
А еще нам в этом мире не хватает
Дружелюбия, тепла и доброты,
Но мы с тобой споем о чем-нибудь своем,
Ведь в этой жизни так немного надо:
Чтобы была легка дорога и строка,
А нам не нужно никакой награды...
Вот река в камышах, потемневший снежок,
Почерневший вокзал посреди тополей.
На железных часах стрелок тихий шажок
Пролетит по глазам, не спугнув сизарей.
Пролетит по акации ветром весна
И коснется щеки, словно птица крылом...
На затеряной станции "Детского сна"
Я увидел опять тот знакомый перрон.
Хуже нету тоски от бессилья и лжи,
Силуэтов ворон, да слепых фонарей.
...Не маячат стрелки, только травка дрожит
У заброшеных зон и пустых лагерей.
Синий лес за рекой, и остались вдали
У сто первой версты в детство десять шагов.
А висок под рукой все болит и болит...
Не забыть, не простить - да что толку с того.
Вот и канул пейзаж, как сгорела звезда.
Я б теперь закурил, да вот бросил совсем.
Я б уехал "туда - сам не знаю, куда..."
Если спросят - зачем? Сам не знаю, зачем.
Пыль, пыль, пыль
И в желтых пятнах трава.
Сказки, легенды, были,
Чей-то след за немой перевал.
Желтые пятна на желтой траве,
И все это кружится злой каруселью.
Снег, снег, снег
Среди желтой травы и кустов.
Вверх, вверх, вверх,
На вершины завтрашних снов.
Сердце набухшую кровь - к голове,
Мы наверху и у нас - новоселье.
Снег, снег, снег...
Все ниже-ниже давят потолки
На прожитые годы.
И стены те, что мажут пиджаки,
Змеятся сыростью в ненастную погоду.
В такие дни тоскливо на вокзалах,
В стальных артериях течет кровь поездов.
Разноязыкий говор, сон людей усталых
И запах незнакомых городов.
Весна с улыбкой входит на порог,
А в голове ни мысли,
Бреду, бреду прожилками дорог
По бурым прошлогодним листьям.
Билеты проданы. В туннелях ходят крысы,
В чернильных лужах мокрый жирный блеск.
Весенний сон, а девочка Алиса
Все хочет убежать в страну чудес.
Вспоминайте меня иногда,
Если я вам присниться сумею
Когда меркнут огни в городах
И становятся ночи длиннее.
Вспоминайте меня, если вдруг
Станет грустно и страшно немного,
Когда сиплое пение вьюг
Заметает дома и дорогу.
А когда вам светло у стола
И не слышно осеннюю вьюгу, -
Пожелайте немного тепла
Своему запоздалому другу.
Не забудьте и просьбу мою:
Если пустят гитару по кругу,
Я услышу, и вам подпою
Под глухую осеннюю вьюгу.
Низко стелется дым от костра
И деревья прильнули друг к другу.
Где-то слышится звук топора,
Ветры ходят по вечному кругу.
Под шугой леденеет вода,
Вертолеты уходят и птицы.
Вспоминайте меня иногда,
Если я вам сумею присниться.
"Мело, мело по всей земле..."
(Б. Пастернак)
Вчера мело с утра до ночи,
С утра еще сильней метет.
Как сумасшедшая, хохочет
Метель три ночи напролет.
И белой пылью сеет ветер
На лес, на пашни, на луга...
Скорее прочь, сказаться в "нетях",
Бежать, удариться в бега.
Бежать... Куда? Одно и то же
И там и здесь, напев простой.
Ведь так до жути все похоже -
До буквы, строчки, запятой.
И от трибуны до кружала
Доносы, ложь, вода речей...
Моя родная сверхдержава
Чинуш, торговцев, трепачей.
А на снегу, как на странице,
Еще не тронутой пером,
Ночами мне все чаще снится:
Кого-то рубят топором.
Равнины без конца пустые.
Тоска до скрежета зубов...
Мы похоронены в России,
В голубизне ее снегов.
Во дни разлук и горестных сомнений,
как нам писал из Франции Тургенев,
Не надо слез и горьких сожалений...
она уехала с другим купаться в Крым.
Я в это время по тайге, как аллигатор,
несу громадный щелочной аккумулятор,
В груди молотит, словно перфоратор,
но я молчу и напеваю про себя:
"Белый прибой и купол неба голубой-голубой,
Кто-то другой ей наливает "Цинандали".
Твердой рукой он бутерброд ей мажет черной икрой
и нежно поет ей это дивное танго."
Он был простым и скромным аллопатом,
я, впрочем, путаю - скорей, гомеопатом,
А если даже и паталогоанатом,
то все равно у них всех денег до хрена.
А я кукую от зарплаты до аванса,
изобретаю вечно чудеса баланса
И в состояньи гипнотического транса
я у окошка кассы напевал:
Белый прибой и купол неба голубой-голубой,
Кто-то другой ей наливает "Гурджаани".
Твердой рукой он бутерброд ей мажет красной икрой
и нежно поет ей это чудное танго.
Она прелестна, ей в тени не слишком жарко.
На пляже млеют сталевары и доярки.
Гомеопат, коньяк смакуя высшей марки,
тихонько кушает протезами шашлык.
Меня трясет и зуб на зуб не попадает,
по вертолету только челюсти летают,
а временами и сознанье пропадает,
а в животе от голода ревет:
Белый прибой и купол неба голубой-голубой,
Кто-то другой ей льет в бокал "Вазисубани".
Твердой рукой он бутерброд ей мажет просто икрой
и нежно поет ей это страстное танго.
Зачем, зачем я не пошел в гомеопаты
и не послушался ни мамы и ни папы,
А угловатые мозолистые лапы -
не для ее покрытых солнцем плеч.
Энцефалитные на мне резвятся клещи.
Я не скажу, чтоб я любил такие вещи.
В желудке чистая вода ритмично плещет.
И это все. Но я не плачу, а пою:
Белый прибой и купол неба голубой-голубой,
Кто-то другой ей льет в бокал "Напареули".
Твердой рукой он бутерброд ей мажет...
и нежно поет ей это южное танго.
Горит костерок, утольки покрываются пеплом,
И ловят звезду перламутровые невода,
Белеет восток и уходят под северным ветром,
Пытаясь друг друга догнать, облаков поезда.
... Пытаясь друг друга догнать.
Жестокий наш век благосклонен, но только к немногим.
Мы ищем дороги. Быть может, они нас спасут?
И вот мы в пути, но двоятся, троятся дороги.
Налево, направо - куда они нас приведут?
... Налево, направо.
Налево - себя потерять, но останешься целым.
Направо - друзей и любымых уже не найдёшь.
А если - всё прямо, ни шагу ни вправо, ни влево,
То просто туда же, откуда ты вышел, придёшь.
... То просто туда же.
Мои золотые друзья и "подельцы" повеку,
Кто скажет нам, сколько придётся ещё прошагать
Под ветер, в дождях, по весеннему снегу?
И как нам Надежду сберечь и не потерять?
... Пытаясь догнать. Налево, направо. И не потерять.
Давайте не будем прощаться,
Ведь нам предстоит возвращаться,
И, пусть доведётся встречаться
Среди городской кутерьмы,
На эти песчаные дюны,
Где эхо оставили струны,
Вернутся крылатые шхуны,
А значит, вернёмся и мы,
А значит, вернёмся и мы.
Растаял кильватерный след за кормой,
И будто бы не было жизни самой,
Но всё ж под асфальтом средь белого дня,
Как палуба, вдруг распахнётся земля.
Давайте не будем прощаться,
Ведь нам предстоит возвращаться,
И, пусть доведётся встречаться
Среди городской кутерьмы,
На эти песчаные дюны,
Где эхо оставили струны,
Вернутся крылатые шхуны,
А значит, вернёмся и мы,
А значит, вернёмся и мы.
И песенка эта, как мир, ненова,
В ней музыка встреч, расставанья слова.
Она, словно парус над нашей судьбой,
Как знамя надежды, ведёт за собой.
Давайте не будем прощаться,
Ведь нам предстоит возвращаться,
И, пусть доведётся встречаться
Среди городской кутерьмы,
На эти песчаные дюны,
Где эхо оставили струны,
Вернутся крылатые шхуны,
А значит, вернёмся и мы,
А значит, вернёмся и мы.
Ночная степь - как давняя тоска,
Чернее пистолета у виска,
Белеет одинокая дорога,
Глухая и слепая, как тревога.
Горька полынь,
Черны ночные птицы.
Мне чудятся обугленные лица.
Ухта, Печора, Яна, Колыма.
Кто умер, кто убит,
А кто - сошел с ума.
Как велика земля,
В которой мы умрем,
И постоянно все друг другу врем,
Что жизнь легка, прекрасна и светла,
Как капля, что летя летит с весла.
Ночная степь - как давняя тоска,
Чернее пистолета у виска,
Белеет одинокая дорога,
Глухая и слепая, как тревога.
Далеко за рекой
В обгорелой степи за Ишимом,
Где ночами бессонными
Воет шакал на луну,
Без, костра, без друзей -
В злобном шорохе камышином
Мне тоскливо и холодно одному.
Лишь стервятник-орел,
Собеседник мой молчаливый,
Желтым глазом насмешливо
Косит на меня.
Солнце палит нещадно,
В небе мутном тоскливо.
Дни, как старые клячи,
Ползут, удилами звеня.
Нет костра, только есть
Здесь паяльная лампа;
И во сне не приснится
Подобная дрянь.
Я сижу и молчу,
Лишь бескрайная пампа
Расстилает безбрежный
Травы океан.
Мы мокнем в тайге за рекой Алгомой
На так называемой съемке.
Вторую неделю над мокрой тайгой
Сплошные потемки.
Долбит и долбит над моей головой -
Мозги отсырели.
Дожди и дожди над рекой Алгомой
Вторую неделю.
Наш повар Иван - уголовник и зек -
Под тентом хлопочет,
Ни женщины и ни один человек
Жрать гречку не хочут.
Проклятый туман над башкою висит,
Тихонько балдею.
А дождь моросит, моросит, моросит
Вторую неделю!
Нас карты, ребята, уже не спасут,
Сыреет гитара.
Пускай меня замертво в речку несут -
В котлах не сдержать больше пара.
Звенит за палаткой река Алгома,
И падают с берега ели...
Вся партия медленно сходит с ума
Уже три недели.
Мы мокнем в тайге за рекой Алгомой
На так называемой съемке.
Какую неделю над мокрой тайгой
Сплошные потемки!
Долбит и долбит над моей головой -
Мозги отсырели.
Дожди и дожди над рекой Алгомой
Идут за неделей недели.
Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж - не беда...
Уходят из гавани дети тумана,
Уходят. Надолго? Куда?
Ты слышишь, как чайка и стонет, и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя,
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя...
В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в ненастные зори
Уводят свои корабли.
Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодных оскал.
И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый, теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.
Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода...
Уходят из гавани дети тумана.
Вернутся не скоро... Когда?
Годы многих веков надо мной цепенеют,
Это так тяжело, если прожил балуясь...
Я один - я оставил свою Дульцинею,
Санчо-Пансо в Германии лечит свой люис.
Гамбург, Мадрид, Сан-Франциско, Одесса -
Побывал я везде, я остался без денег...
Дело дрянь. Сознаюсь: я надул Сервантеса,
Я крупнейший в истории плут и мошенник.
Кровь текла меж рубцами земных операций,
Стала слава повальной и храбрость банальной.
И никто не додумался с мельницей драться,
Это было бы очень оригинально!
Годы многих веков надо мной цепенеют,
Я умру - холостой, одинокий и слабый...
Сервантес! Ты ошибся: свою Дульцинею
Никогда не считал я порядочной бабой.
Дело вкуса, конечно, но я недоволен -
Мне в испанских просторах мечталось иное...
Я один... Санчо-Пансо хронически болен.
Слава грустной собакой плетется за мною.
Если спросите вы птицу, почему она поёт,
То, конечно, эта птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она совсем одна на свете.
Менестрели, мейстерзингеры и барды,
Разве вам нужны мундиры и кокарды,
Шитый золотом галун и аксельбанты?
Может, вам нужны с лампасами штаны?
... Ваше сердце, ваши песни, ваши руки,
Ваших струн витых серебряные звуки...
Ах, друзья мои в надежде и разлуке,
Дети песенной и сказочной страны.
Снова спросите вы птицу, отчего она поёт.
Но и в этот раз вам птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она одна на этом свете.
Что ж, друзья мои, бродяги-менестрели,
Пусть вам скажут, что вы на год постарели.
Разве вам дана гитара для модели?
Веселись и плачь, но только не молчи!
В этом мире, ветровом и быстротечном,
Вам досталась радость петь под небом вечным,
Пусть горит и греет душу бесконечно
Костерок, что светит звёздочкой в ночи.
Что ж не спросите вы птицу, для кого она поёт?
Всё равно вам эта птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она совсем одна на свете.
Есть у меня один секрет
В зеленом рюкзаке -
Две пары стоптанных штиблет
В дырявом рюкзаке.
И в этих старых башмаках
Я с песенкой иду,
В дырявых старых башмаках
За синюю гряду.
За темно-синею грядой
Чудесная страна -
Друзей там не разлить водой,
Ну что там за страна!
Там сто тропинок, сто дорог,
И все ведут не в Рим.
Идешь на запад, на восток,
И все ведут не в Рим.
Что слон стоит на голове,
Не странно никому.
Пускай стоит на голове -
Так хочется ему.
Вот так я с песенкой иду,
Шагаю наугад.
Уйду за синюю гряду
И не вернусь назад.
Звенит гитарною струной
Веселый ручеек,
И лисий хвостик золотой
Мелькнет, как огонек.
Еще одна ночь не ответит,
Тоска разгорается в боль.
И пляшет на сером рассвете
В железной печурке огонь.
Не видно дымов от кочевья
В белесой предутренней мгле...
Как взвод отступивший, деревья
Стоят, примерзают к земле.
Так стало жить невмоготу,
Так непрерывно душу давит,
Что жизни этой маяту
Почти что хочется оставить.
А с наступлением весны
Бежать по северным пределам
И видеть то же, те же сны,
И делать дело между делом.
Бросать к утру золу костров,
Ласкать собак, во всем послушных,
И слушать крики каюров,
К твоим печалям равнодушных.
И по тайге весь день кружить,
Ступать по оловянным лужам...
Так непереносимо жить
В стране, которой ты не нужен.
Нас ждут мордовские леса -
Таков, увы, итог печальный.
И в хоре песни величальной
Потонут наши голоса.
...Стихает вчерашняя вьюга
И тонет в снегах без дорог
За кромкой Полярного круга
Глухая река Оленек.
Живём, не замечая красоты,
В погоне за какой-нибудь удачей.
Лишь горы молча смотрят с высоты,
Лавинами презренье обозначив.
Давай уедем в горы,
Где всё белым-бело,
Где сонный снег ущелья заметает.
И нам с тобой пора ложиться на крыло,
И в дверь стучится песенка простая.
За что к нам так Отчизна холодна?
И будущее видится яснее,
Что не хмелеешь больше от вина,
И круг друзей всё меньше и теснее.
Давай уедем в горы,
Где всё белым-бело,
Где флагами сигналят нам вершины.
И нам с тобой пора ложиться на крыло.
Горит табло и греются турбины.
И каждый день застывший вид в окне,
И этот мир - всего до рогизонта.
... Но истина, конечно, не в вине,
А в полусонном лепете ребёнка.
Давай уедем в горы,
Где всё белым-бело,
Где сонный снег ущелья заметает.
И нам с тобой пора ложиться на крыло,
И за окном давно уже светает.
Когда Надежда, Верности сестра,
Нас соберёт у дружеского круга,
Тогда исчезнут в пламени костра
Печали под названием "Разлука".
Давай уедем в горы...
За старою стеной, где так печаль легка,
Под каменной плитой, в ограде монастырской
Спит странный офицер гусарского полка,
Философ и поэт, и ротмистр ахтырский.
Текла река времен и вырубался лес,
Чтоб парусами стать или макулатурой.
Он в Риме был бы - Брут, в Афинах - Периклес,
Но в наш двадцатый век он вычеркнут цензурой.
Бумага терпит все: насмешку и мечту,
Остроты дураков или сонет Шекспира,
Доносы подлецов, хвалу и клевету,
Бумажных голубей или отказ ОВИРа.
Поэтов можно бить "приказною строкой",
Сослать или изгнать - все могут злые души.
Но разве можно жить, на все махнув рукой,
И Родину любить, закрыв глаза и уши?
Ах, Ваше благородие, ты позабыт страной;
Ты так ее любил, что и царям не снится...
В Донском монастыре, над каменной плитой
Осенний лист кружит и иней серебрится...
Закури сигарету вдали от дорог
И на камень устало присядь.
И спиною почувствуешь холодок
Тысяч бед, тысяч лет, чей-то взгляд.
Сюда оттуда не доехать...
В горах, укутанных в гранит,
Лишь только собственное эхо
Нам вслед насмешливо кричит:
- Э-э-э-й, э-э-э-э-э-й!
И роняет полынь свою горечь в ветра,
И чернеют хребты, и белеют снега.
Желто-рыжая пампа в знойной пыли,
Как печальная песня монгольской стрелы.
Сюда оттуда не доехать...
В горах, укутанных в гранит,
Лишь только собственное эхо
Нам вслед насмешливо кричит:
- Э-э-э-й, э-э-э-э-э-й!
Закури сигарету и молчи, и молчи,
И прислушайся к песне, бегущей в ночи,
Над чужой болтовней в телеграфных столбах,
Чтоб застыть на потрескавшихся губах.
Сюда оттуда не доехать...
В горах, укутанных в гранит,
Лишь только собственное эхо
Нам вслед насмешливо кричит:
- Э-э-э-й, э-э-э-э-э-й!
Зима снежком пушистым
Посыпала окрест.
Задумчивым и чистым
Стоит над снегом лес.
Тоска грызет сердечного:
Деваться бы куда?..
И хочется нездешнего,
Туда или сюда?..
Плацкарту б суток на восемь
Да полку у окна,
Да выпить чарку странствия
До самого до дна.
И в Греции и в очень Древнем Риме
(Медлительна истории клюка)
Графа в анкете "не был ли судимым"
Известна очень многие века...
Ах, скольких после прений увозили,
А скольких тихо брали за штаны,
Четвертовали без анестезии
За критику политики страны.
И наша деревянная держава
Не одобряла мнений большинства,
И на колы охальников сажала
Простая феодальная Москва.
Да, кровушки попили по России,
Но были все не ягодки, цветки,
Не грянули пока тридцать седьмые
И прочие веселые годки.
Ведь было время - знаете, какое...
Я глуп тогда, конечно, был и мал,
И как-то мне не верилось в плохое,
Но кое-что и я тогда видал...
Я снова вижу красные вагоны,
Я слышу звон кандальный буферов...
И миллионы, брошенные в зоны
"Врагов народа", то есть "фраеров".
Так сколько их осталось безымянных
Там, где ни широты, ни долготы,
Под крики вертухаев полупьяных
В полях бескрайних вечной мерзлоты?
...И помню голубого цвета ели,
Взлетевших в небо стаи голубей,
Когда он в серой маршальской шинели
Усталым шагом шел на Мавзолей.
Когда бормочут некие "эстеты"
О Сталине, о славе, в их словах
Я чувствую затылком пистолеты
Полковников, не помнящих родства.
Но и теперь до сути не добраться,
И хоть дорога к истине узка,
От осуждения до реабилитаций
Значительно уменьшились срока.
Инфляция гуляет по стране,
родные дешевеют пети-мети,
страна по ноздри плавает в дерьме,
но плата дорожает в туалете.
Вчера пописать обходилось рупь,
сегодня пять - египетская сила!
Пришлось пойти во двор куда-нибудь,
поскольку просто денег не хватило.
Как только рухнул нерушимый строй,
сейчас же набежали демократы,
утроив силы паюсной икрой
на нас зловеще точат хасбулаты.
Вот дядя крутит ус и щурит глаз,
хурма, лимоны, яблочки поспели,
а я, словно гвинейский папуас,
маркетинг изучаю на панели.
И не поймешь - гнием или горим:
увяли и осыпались цветочки,
гудит Москва, гуляет третий Рим.
Ларьки, бабуськи, ящички, мешочки.
Петух проснувшись гаркнул: "Nevermor!"
И всех к ядрене-фене разбросало:
кто пиво пьет, укрывшись за бугор,
кто в Киеве тихонько режет сало.
Кто поименно, спит державным сном,
кто поумней - у бизнеса в приходе,
а я неподалеку, за углом,
играю на гитаре в переходе.
"По этапу гонимый, как ссыльный,
прозвенел треугольник гусиный,
снова снег кокаиновой пылью
заметает отчизну мою.
И с откуда-то взявшейся болью -
словно сердце посыпали солью -
я смотрю, заслонившись ладонью,
как они улетают на юг..."
Как будто в странном сне уносится косяк
от снежного заряда на заходе...
Так листья на ветру по осени летят,
и жизнь вот так, наверное, проходит.
И, кажется, ушел от выстрела отряд,
случайно уцелевший от погони.
И вот уже их нет, но слышно как кричат
в далеком и неведомом затоне.
В тайге не сеют хлеб и не цветут поля,
здесь птичий крик да вечный дым туманов.
И потому грустна вечерняя земля
под криками гусиных караванов.
Пусть горек хлеб разлук, зато печаль светла.
Здесь нет ни равнодушья, ни обманов.
У моего костра достаточно тепла
под крик гусей и вечный дым туманов.
Как во сне, будто это не ты, не я,
Простучат мимо тёмных полей
Поезда бесконечного следования
Наших жизней, твоей и моей.
От столвоб почерневших, от света
Улетающих злых фонарей
Всё куда-то стремится планета
Вместе с жизнью, твоей и моей.
И замечется белый прожектор
По глазам, по стволам тополей,
И исчезнет во тьме километр
Нашей жизни, твоей и моей.
От вокзала и за поворотом,
Мимо кладбищ и стай воронья,
Это мы пролетим? Или кто-то?
Наши жизни, твоя и моя?
Пропадая в тумане белесом,
Прокричат поезда на краю.
У обрыва промчатся колёса,
Жизнь качая, твою и мою.
Через встречи и расставанья
Убегают быстрей и быстрей
Поезда бесконечного следования
Наших жизней, твоей и моей.
Далеко, далеко
Солнце скрылось за скалы.
Конь мой усталый
По саванне летит.
Все зовут меня Льяно.
Я общительный малый,
Все таверны открыты
У меня на пути.
Ай-я-я-я...
Всех люблю я на свете,
После рюмки Абсента
Не люблю только негров
Ну, и прочих цветных.
Если только посветит -
Подстрелю президента,
А потом выпьем с Джимми
Свой коктейль на двоих.
Ай-я-я-я...
Слушая Моцарта...
Д. Левенштейн
Когда вечернею порою
Кружатся мысли невпопад
И над берёзовой страною
Бредёт хрустальный снегопад,
Вдруг голос скрипок так негромок
И в полночь - Моцарт, соль-минор,
Словно испуганный ребёнок,
А ты был этому виной...
О чём поют ночные скрипки?
Да всё об истине простой,
Что все мы платим за ошибки
И, как всегда, двойной ценой,
Про детство, про игру в "лошадки",
Про Воркуту и Колыму,
Про старые, как мир, загадки:
Зачем, за что и почему?
Никто на это не ответит,
Лишь только скрипок голоса,
И бьётся в окна белый ветер,
Как сорванные паруса.
Как будто под смычком Гварнери,
Снег над берёзами шуршит
И вторит пению метели
Больная музыка души.
И кажется - взлетают руки
Над белоснежным париком...
Ах, Моцарт, Моцарт - скрипок звуки
И пенье вьюги за окном.
В побеге маленьком из буден,
Сквозь эту музыку и снег,
Обнимем тех, кого мы любим
И вспомним тех, которых нет.
Когда отшелестит сентябрьская листва
И землю обоймет предсмертная истома,
Ты помолись у храма Покрова
О странствующих вдалеке от дома.
Быть может, я тогда услышу голоса
Или во сне увижу беспокойном
цыганской пестрой шалью одетые леса
И черных птиц над белой колокольней...
Дорогу белую среди пустых полей,
Далекий стук колес на перегоне,
Чернеющие ветки тополей
И раннюю звезду на небосклоне.
Когда Париж под дождиком грибным
И в музыке застывшего барокко
Приснится мне, то я проснусь больным,
Как будто бы и не был молодым,
Как арестант пожизненного срока.
Просеют дождь балтийские ветра,
Сойдут снега и в ручейки растают.
И завтра будет то же, что вчера.
А дни летят, как искры от костра,
И улетают, словно птичьи стаи.
С насмешливою песенкой дрозда
Качнётся день под серым небосклоном,
Погаснет невесёлая звезда
И убегут - вагоны за вагоном...
Я люблю акварель
В белой раме окна.
Это - месяц апрель,
Это - просто весна.
Изумрудный туман
Над стволами берёз.
Надоел по домам
Серый дым папирос.
Бродят странные сны -
Про суму и тюрьму.
Как я жил до весны,
Не скажу никому.
А тебе не понять,
Значит, и не простить.
Что ж, уеду опять
По дорогам грустить.
Кодарская осень, слепые ветра,
Маршруты, маршруты с утра до утра,
И крик монотонный "косых" каюров
У края планшета, у кромки снегов.
У кромки снегов.
Здесь горные речки с зеленой водой
Шумят и звенят по камням день-деньской,
Здесь горы сулят ненадежный ночлег,
А утром палатку баюкает снег.
Баюкает снег.
Сыгыкта за стенкой палатки поет...
Уходят геологи снова вперед.
Остался лишь темный кружок от костра...
Кодарская осень, слепые ветра.
Слепые ветра.
Желтою лампой сияет луна
В мягких ночных небесах.
В Африке дремлют три белых слона,
Птички сидят на ушах...
Птички сидят на слоновых ушах
И, разумеется, спят,
Только не спят крокодилы в кустах,
Тихо кого-то едят.
А за Великой Китайской стеной
Дяди китайцы храпят.
В речке Ян Цзы с голубою водой
Лодки подводные спят.
Много на свете различных чудес,
Сразу нельзя сосчитать,
Где-то на улице пьяный балбес
Песенки начал орать.
Желтою лампой сияет луна
В мягких ночных небесах.
В Африке дремлют три белых слона,
Птички сидят на ушах...
В синих метелях Карелия спит...
И колыбельную ветер поет.
Спи, засыпай, край зеленых озер,
Белых снегов и игрушечных гор.
Милых озер живая вода
Укрыта тяжелыми веками льда.
Спи, засыпай, край зеленых озер,
Белых снегов и игрушечных гор.
Знаю, не раз возвращусь я сюда.
Ждут на вокзалах меня поезда.
Спи, засыпай, край зеленых озер,
Белых снегов и игрушечных гор.
"Ах, Маша, цыган Маша,
Ты жил давным-давно.
Чужая простокваша
Глядит в твое окно..."
Два младенца за окном
Жалобно заныли.
Кто их папа, дорогой,
Милый мой, не ты ли?
Беспрерывный слышен вой,
Чтоб им захлебнуться.
Мама с дядей за стеной
Весело смеются.
Дядя Федя - старый хрен,
Врезав для порядку,
Бьет жену средь родных стен,
Делает зарядку.
Нюрка, Машка и Марго,
Бывшие подружки,
Матом плавным, как в танго,
Кроют дружка дружку.
Цыган Маша на домре
Бацает цыганку.
Бьют на проходном дворе
Нинку-интриганку.
Слышны пение басов,
Стоны об утрате,
Кошки-мышки, трое псов
Шастают по хате.
День за днем, за годом год
Часики несутся.
Дядя с тетей за стеной
Больше не смеются.
Эх, раз, еще раз,
Еще много, много раз.
Лучше сорок раз по разу,
Чем ни разу сорок раз.
Как птицы в непогоду, вертолеты
Под дождевой прозрачною слезой,
Качают лопастями - нет работы:
Еще один кончается сезон.
И по утрам - белый туман.
Кончились праздники лета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
И листья под ногами запестрели
Разменною монетой сентября.
Нам скажут, что мы на год постарели,
Но мы живем не по календарям.
И по утрам - белый туман.
Кончились праздники лета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
И, пахнущие лиственничным дымом
И первою осеннею пургой,
За улетевшим вслед гусиным клином
Мы снова возвращаемся домой.
И по утрам - белый туман.
Кончились праздники лета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
Дым унесло наших костров,
Но песня еще не допета.
Кораблик мой плывет, плывет,
Куда - не знаю сам.
И ветер весело поет
Надутым парусам.
И ветер весело поет
Надутым парусам.
А ты ждешь возвращения
И месяц, и второй.
Я попрошу прощения,
Когда вернусь домой.
Я попрошу прощения,
Когда вернусь домой.
Заброшу все игрушечки,
А ты мне подари
Зеленую лягушечку
С красавицей внутри,
Зеленую лягушечку
С красавицей внутри.
Чуть слышно бормочет гитара басами,
И влага в стекле потихоньку дрожит.
Послушай, дружище, как в сером тумане
Шуршат по асфальту косые дожди.
Мы выпьем за тех, кто бредет в непогоду,
Чтоб спички не вымокли, костер не угас,
Пускай им звезда освещает дорогу
В глухой, неуютный полуночный час.
Надежда не раз нас жестоко обманет,
Что толку гадать, что нас ждет впереди?
Послушай, дружище, как в сером тумане
Шуршат по асфальту косые дожди...
Кто видит сны, кто плачет по ночам,
Как в детстве, в ожидании обмана.
А я, рюкзак прикинув по плечам,
Глотаю дым весеннего тумана.
Белеет неоконченый сонет.
Я допишу его, быть может статься.
Он так похож на уцелевший снег
Под скрюченными пальцами акаций.
Ну, что ж, дружок, давай "на посошок".
Длиннеет день, зима уходит в лето,
И нам туда, на северо-восток,
В страну бродяг и песенок неспетых.
Туда, где ходят письма не всегда
И прилетают на гнездовья птицы,
Где небо и бегущая вода
Сливаются невидимой границей.
Платить долги и уезжать скорей
(Здесь небо сплошь в оконных переплётах)
Из душных комнат с видом на людей,
Где жизнь стучит костяшками на счётах.
Ну, что ж, дружок, давай "на посошок",
Присядем, посидим перед дорогой,
Чтобы не знать сомнений и тревог
Там, вдалеке, где письма ходят долго.
Кто мне скажет честно, что там, на Востоке?
Отчего нас тянет каждую весну?
Там ведь только зэки отбывают сроки
И собаки воют ночью на луну.
Летом снега больше, чем зимой в Рязани,
И в эфире пусто на любой волне,
Пьют портвейн и водку, а не "Мукузани"
И бичи гуляют, пьяные вполне.
На Кавказе Маня с Ваней сушат фигу,
На московских дачах в саунах - балдеж,
А мы все на Востоке, вот разве "съездишь в Ригу",
Ежели портвейну малость перепьешь.
Господи, помилуй, сколько всякой швали!
Жадности и хамству не видать конца.
Только разговоров, где чего урвали,
На квадратный метр по три стервеца.
Оттого и тянет как снежок растает.
Все равно уеду, лучше не проси.
Капелькою ртути самолетик тает -
Есть еще дороги на святой Руси...
Кто поехал в гости к тете,
а у нас другой удел:
мы кукуем на болоте
это самое в воде.
Лешаки пасут, украдкой,
наши бренные тела,
кто-то хрюкнул за палаткой,
кто-то шухнул из дупла.
Загыгыкало под елкой,
волос дыбом над балдой,
то ли духи, то ли волки!
То ли птица-козодой.
Скрежет жуткий, кто-то шалый
забавляется мослом,
по взьерошенным сусалам
чем-то липким обнесло.
Вот опять зубовный скрежет -
догрызают чей-то труп,
а теперь кого-то режут,
или в бучу волокут!
Кто-то дышит за туманом,
гнилью тянет за версту,
так и хочется стаканом (жаканом)
жахнуть в эту темноту!
Страшно, жутко, нету спасу,
будет утро или нет?
Наконец-то по мордасам
растекается рассвет.
Кто-то свистит, негромко свистит,
Вагоны в ознобе зубами стучат.
Кто-то сидит у окошка, не спит,
Кто-то свистит, свистит.
Подари мне билет, поезжай, не грусти.
Дождик вкрадчиво шепчет окошку: "Пусти!"
Мне не скучно на темной дороге-пути.
Кто там грустит?..
Легла печаль, и первые морозы
Рисуют на стекле из года в год.
И от дыханья кажется, что слёзы
Сбегают на оконный переплёт.
Давным-давно ушёл последний табор,
И след кибиток снегом заметёт.
Лишь только старый побелевший явот
Ветвями облетевшими поёт.
И ты сидишь и укрываешь плечи
Под шалью, что раскрашена пестро,
И кажешься мне птицей издалеча
Или вечерним таборным костром.
Нам нечего теперь сказать друг другу -
Слова напрасны, лживы и пусты.
Мы молча пьём рождественскую вьюгу...
И никого. Здесь только я и ты.
Бдыть...
Мы пяти-, шестикантропы,
Может, даже десяти.
Мы губасты, мы клыкасты,
С нами лучше не шути.
Бдыть...
Мы идем и тихо воем,
Все с дубинами в руках.
Мы не знаем, что такое,
что такое слово "страх".
Бдыть...
Бой часов на главной башне,
а мы идем на водопой.
Кто-то цыкнул зубом страшно
над моею головой.
Бдыть...
Мамонт спит, храпит собака,
спит свирепый белемнит.
Шестижопая кусака
тоже спит.
Бдыть...
Лишь трехглазые мабуки
тупо смотрят в один глаз.
Их двусмысленные штуки
не пугают больше нас.
Бдыть...
Мы пяти-, шестикантропы,
может даже десяти.
Мы сожрали пол-Европы,
с нами лучше не шути.
Бдыть...
Месяц май примаверал, и балдеешь вполне,
но по носу Шивера, и мороз по спине,
после фразы короткой только крики: "Тону!",
капитан вслед за лодкой режет носом волну.
До свиданья, ребята, здравствуй, город Москва,
мы вернемся обратно, ждет нас речка Протва,
где звезда на закате, пролетев сквозь сосну,
словно маленький катер, догоняет луну.
Мне жаль исхоженных дорог -
Они грязны от сотен ног,
А над бурьяном, над паутиной проводов
Висят клочки ненужных слов
Да песни пьяных.
Не так Россия велика,
Как кажется издалека - с порога.
От человеческой души
До непроторенной глуши
Дорог немного.
И на случайностях дорог
Печальны крики каюров, и, как утрата,
Земля холодная пуста -
Ни человека, ни креста,
Ни черной хаты!
Мне часто видится во сне
Среди скитаний,
Как парусник - белей, чем снег,
Бредёт в тумане.
И я - как прежде молодой,
И сон мой странен,
И над продрогшею водой -
Звезда в тумане.
Во сне печаль моя горька -
Как соль на ране...
И слабый проблеск маяка
В седом тумане.
И за кормою пенный след,
И скрип бизани.
Уходит парусник во сне
Звездой в тумане.
Так жизнь, как капля на весле,
Блеснёт - и канет,
Как этот парусник во сне
Звездой в тумане.
Храни мены, мой добрый гений.
А.С. Пушкин
Мой добрый гений полевой,
Храни меня от бед случайных,
От злого глаза, слёз печальных
И разговоров за спиной.
От ветров стылых на тропе,
В пути застигнувшей метели,
И чтобы песен мне не петь,
Где песен слушать не сумели.
Мой добрый гений, огради
От дружбы грубой и фальшивой
И пусть всегда, пока мы живы,
Не будет холодно в груди.
А в час полночный сохрани,
Ты мой невидимый дружище,
От ножика за голенищем
И просто пьяной болтовни.
И пусть не будет нас с товой
Среди зажравшихся и сытых...
Не забывай меня в молитвах,
Мой добрый гений полевой.
Мой золотой любимый чижик,
На свете много разных книжек
Про девочек и про мальчишек,
Про злых и добрых колдунов,
Про честных дядей и воришек,
Про глупых кошек, умных мышек,
Про замечательных врунишек
И про чудесных докторов.
Чуть тронешь гуслей золотые струны -
И вот уже ожили голоса.
Ах, этот мир, седой и вечно юный,
Сказаний голубые паруса.
... Алёнушка, Иванушка, козлята,
Как можно щи варить из топора,
Про огниво и храброго солдата.
... Будь умницей и, как они, добра.
А вот и принц. Блондин. Какой милашка...
Он добр, прекрасен и могуч плечом.
Но что поделать, сказка - лишь бумажка
А жизнь - она покажет, что почём.
Коварна жизнь, крадётся время тихо...
Ах, зеркальце, где девичья краса?
И у трельяжа злая Бабариха,
Бывают и такие чудеса.
Бывает, словно в сказке, - всё открыто:
Приданое, квартиры-терема,
Но помни про разбитое корыто
И выжившую бабку из ума.
Перро и братья Гримм сгущали краски.
Что ни герой - то вылитый душман,
Но жизнь страшнее, чем любая сказка,
Чем больше знаешь, тем больней обман.
Ещё финал. Цветочки, изовилье.
Злодей наказан. Счастлив весь народ.
Но сказки сочиняют от бессилья,
А в жизни всё как раз наоборот.
И я душой не покривил ни разу.
Незнанье - тьма, ну а ученье - свет.
Бубенчик мой, котёнок ясноглазый,
Читай себе, пока диоптрий нет.
На старой кобыле, с ослом в поводу
Я еду в Монтану, овечек веду.
С похмелья я грустный, башка - как бидон,
В котором варили чертям самогон.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
Протерлись старые джинсы на мне,
Осел мой в дерьме и кобыла в ярме,
У кольта веревкой привязанный ствол,
А шляпу сожрал ненасытный осел.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
В Америке что-то, чего-то не то.
Стреляют куда-то, кто чем и во что,
Недавно у старого Джона быка
Убили за то, что не дал молока.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
Но есть на востоке большая "Раша",
Там жизнь удивительна и хороша.
Там строят чевой-то и что-то куют
И джинсы в колхозах бесплатно дают.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
Я госдепартамент добром попрошу
И визу спрошу, чтоб поехать в Рашу.
И брошу Монтану, куплю пароход,
Поеду в Россию на Дальний Восток.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
На старой кобыле, с ослом в поводу
Я еду в Монтану: овечек веду...
Споем "Еври баде" про новую жизнь.
Не надо, ребята, о песне тужить.
Э-гей, э-ге-ге-ге-гей
Мороз на стеклах не рисует,
А дело к Покрову.
И серый дождик полосует
Озябшую траву.
Нет времени и нет пространства,
Болят виски...
В такую пору даже пьянство
Не вылечит тоски.
И здесь никто не пожалеет,
Не скажет: "Брось!"
Лишь за окошком цепенеет
Рябины гроздь.
Мы бродим по рекам,
Мы бродим по скалам
В надежде Надежду найти,
За то, чтоб когда-нибудь новые страны
Не лягут на нашем пути.
За то, чтоб когда-нибудь новые страны
Не лягут на нашем пути.
И сердце - не камень,
И кровь - не водица,
За что ж нам такая беда?
Коль нам говорят -
Ваша песнь не годится,
Живете, друзья, не туда!
Коль нам говорят -
Ваша песнь не годится,
Живете, друзья, не туда!
Вода испарится,
Искрошится камень
И всякой Надежде конец,
Тогда облаками, тогда маяками
Помянет вас пьяный певец.
Тогда облаками, тогда маяками
Помянет вас пьяный певец.
Мы скоро придем
В непонятный наш лагерь,
Нас встретят неведомо как,
А нам все равно,
Поднесли бы по фляге
За крылья на наших ногах.
А нам все равно,
Поднесли бы по фляге
За крылья на наших, ногах.
Мы бродим по рекам,
Мы бродим по скалам
В надежде Надежду найти,
За то, чтоб когда-нибудь новые страны
Не лягут на нашем пути.
За то, чтоб когда-нибудь новые страны
Не лягут на нашем пути.
Мы идем по тундре в злобном шорохе снега,
Солнце светит обманчивым светом в глаза.
Мы ушли далеко, я ни разу здесь не был, -
Может быть, в этом месте ямщик замерзал.
Здесь кустарники хилые чахнут ночами,
Только шелест поземки в ночной тишине.
Что-то птицы пролетные мне прокричали
Или ты отозвалась - послышалось мне.
Я приду, когда ветер февральский играя
Подметет тихий ласковый старый Арбат,
Поколдуй, померцай мне глазами, родная...
Есть дорога вперед, нет дороги назад.
Поколдуй, померцай мне глазами, родная...
Есть дорога вперед, нет дороги назад.
Мы смеемся сквозь слезы, нам чудится,
Что все будет еще хорошо.
И, наверное, что-нибудь сбудется
В нашей жизни, мой старый дружок.
Мы глаза закрываем ресницами,
Мы хохочем навзрыд
И бесшумными черными птицами
Наше время летит.
Разве мы улыбаемся весело?
Просто больно терпеть.
За смешными куплетами песенок
Нам печаль утаить не суметь.
И морщинки, морщинки веселые
Нам туманят лицо,
И тоска, словно гири тяжелые,
Зажимает в кольцо.
Мы смеемся, в улыбках купаемся,
Больше нет уже сил хохотать,
Мы от смеха давно задыхаемся,
Просто нечем дышать.
Ах, гитара, желтушная девица,
Все звенит ее нервный смешок...
Нам осталось лишь только надеяться,
Что все будет еще хорошо.
На сентябрьской тропе нас укрыло серебряным снегом.
Ветер песни поёт над стволами ружья.
Вот и всё - нам пора расставаться с ночлегом,
Птиц не слышно, не видно следов от зверья.
Солнце бьётся в камнях и бежит по обветренным скалам,
Догорел и угас наш прощальный костёр.
Мы пока ещё здесь, мы ещё не ушли с перевала -
Всё снега да снега, да пластины озёр.
Наш зелёный корвет отплывает с последней ночёвки,
И матросы грустны на плывущем в горах корабле,
Только след от костра да кусок обгоревшей верёвки -
Вот и всё, что осталось на этой земле.
- До свиданья, страна, - я кричу, пролетая,
Где звенит и звенит, как хрустальная птица, вода,
Мы вернёмся к тебе. Только скоро ли? Разве я знаю?
Но я верю : не раз возвратимся сюда.
На сентябрьской тропе нас укрыло серебряным снегом.
Ветер песни поёт над стволами ружья.
Вот и всё - нам пора расставаться с ночлегом,
Птиц не слышно, не видно следов от зверья.
Накрапывал осенний дождичек,
тихонечко долбил висок,
и резал, словно финский ножичек,
офорт в окне наискосок.
Мерцал серебряными спицами,
шуршал в листве, пугался вдруг,
а осень мокрыми жар-птицами
Брела на юг от зимних вьюг.
И наплывала, беспричинная,
моя вечерняя тоска -
про жизнь, что как дорога длинная,
да в поле нет ни огонька...
Куда пойдешь, кому расскажешь,
что надоело быть травой?
И все не так, а не докажешь.
И надо быть самим собой.
А осень флагом карантинным
туманит и наводит грусть.
Дымок кружится никотиновый
над старым ромом "Санта Крус".
И там, в хрустальной мгле бокала,
сквозь огонек свечи в вине,
фрегат смоленый от причала
взлетит на кружевной волне.
Накрапывал осенний дождичек,
тихонечко долбил висок
и резал, словно финский ножичек,
офорт в окне наискосок.
Нам в детство не вернуться никогда,
Но видится бессонными ночами:
Дорога, что уходит в Никуда,
Да небо над веселыми грачами.
Подернутые темной пеленой
Сороковые выбитые годы...
Мы рано познакомились с войной,
не в пионерских играх и походах.
И черный репродуктор по ночам -
По сердцу клювом, как безумный дятел,
Напомнить, что мы живы, нам стучал.
Мы помним все. Не правда ли, приятель?
Нет, не взорвать над памятью мостов,
Но видно за простреленным туманом
Забытые могилы без крестов...
Под Вязьмой, под Орлом, под Магаданом.
Мы - дети "александровских слобод",
"Врагов народа" и сырых подвалов,
Очередей и сталинских "свобод",
Теплушек и задымленных вокзалов.
Нам в детство не вернуться никогда,
Но видится бессонными ночами:
Дорога, что уходит в Никуда,
Да небо над веселыми грачами.
Нас время лечит одиночеством
От старых наболевших ран,
Когда без имени и отчества
Уходим в утренний туман.
И ты от суеты свободен,
И лучше всяких докторов -
То стрелки белых колоколен,
То крик шальных перепелов.
И в воздухе осенне-синем,
Как от предчувствия беды -
Дрожащая в крови осина
И дым прозрачный от воды.
И вдруг кукушка закукует...
Когда ж узнаем, сколько лет
Осталось жить, то затоскуем
О тех, кто в нас оставил след.
Кленовый лист, как сон, слетает
И кружится среди стволов,
А солнце плавится и тает
На позолоте куполов.
... То - птичья песенка простая,
То - под насмешками дроздов
Всё дальше, глуше, замирает
Скороговорка поездов.
Не бледней, моя печальная,
От вина.
Светит нам звезда хрустальная
Из окна.
Ночь морозная да лунная,
Фонари...
Ты, гитара семиструнная,
Говори.
Память, как дорога длинная,
Снег кружит
Да мелодия старинная
Ворожит.
От свечи с иконой маленькой
Всё в дымке...
Бог хранит друзей и странников
Вдалеке.
Губ не морщь, не надо хмуриться.
Ты и я!
Не грусти, ещё всё сбудется,
Милая.
Всё рассказано, что спрошено,
Рассвело.
И алмазною порошею
Замело.
Разлетаются по улице
Сизари.
Так люби, покуда любится,
Не дури.
Не бледней, моя печальная,
От вина.
Светит нам звезда хрустальная
Из окна.
Непогода в гoрах, лепит снег, не стихая ночами,
На кривые дороги конца февраля.
И, замедлив свой бег, ветер пихты качает,
И летят, словно чайки, качаясь, сквозь снег, бугеля.
И весёлый снежок на ресницах слезами растает
Или просто на миг припадёт сединой на висках.
Может, это не снег? Может быть, это жизнь пролетает
Вверх по белому склону усталой горы в облаках?
Так бывает в горах. Вроде нету причин для печали,
Что за мука в ненастье? Ведь это всего только снег.
А к рассвету, когда наши песни совсем отзвучали,
Вспоминаем о старых вершинах и тех, кото нет.
Непогода в рогах. Заметает дома и берёзы.
Одинокие лыжи, как крест на распутье дорог.
Не грусти. И оставь только эту улыбку сквозь слёзы.
И мы снова сюда возвратимся, ты дай только срок.
Все старый свет да Новый год
Все кружит канителями.
Подушка - гроб, кровать - сугроб,
Засыпаны метелями.
Над синими стадами крыш -
Осколочек луны.
А ты стоишь, а ты, молчишь -
Лицо белей стены.
Подкинь на счастье перышко -
Зеленый пятачок.
Двенадцать бьет, и Золушка
Снимает башмачок.
Поют гитары за стеной,
Метель звенит коленцами.
- Ах, где ты, где моя Ассоль?
- Ты сожжена в Освенциме!
И лошади распряжены,
И крысы - кучера.
Уплыли ломкой пряжею
В прожитое вчера.
Господь Бог, рассердившись на грехи
людей, послал на Землю потоп, а праведник Ной,
узнав об этом во сне, построил ковчег, погрузил на
него чистых и нечистых и спас Землю от
запустения.
Нет ничего, что вдруг не станет явным,
как ни скрывай, узнают все равно,
и в сновиденье, несколько кошмарном,
увидел Ной кошмарное кино.
И Ной узнал, что завтра быть потопу,
и сделал челн с названием Ковчег.
Он погрузил хромую антилопу,
и тот Ковчег послушно в путь потек.
Он, впрочем, погрузил сначала близких,
которым не дано увидеть снов,
подумав, взял и чистых, и нечистых,
он всех любил - евреев и слонов.
Антисемиты Ноя так просили,
чтобы семитов бросить в водоем.
Крик: "Бей жидов! Скорей спасай Мессию!" -
звенел над первозданным кораблем.
Шуршат дожди по брошенным газетам,
земля в воде, оставшимся - хана,
и лишь в стенах заброшенных клозетов
остались вечно чьи-то имена.
И сорок дней лил дождик беспрестанно,
и за кормой мелькнуло Туапсе,
и где-то в Турции, и рядом с Пакистаном
Ковчег пристал к нейтральной полосе.
"А на нейтральной полосе цветы
необычайной красоты..."
Постскриптум:
И в общем мир не умер под водою,
как Атлантида, скажем, без следа,
и над пустынной глиняной Землею
горит, горит вечерняя звезда.
Пост-постскриптум:
Овец, спасенных праведником Ноем,
сомнут в котлеты рано поутру,
и пахнет кровью ржавых скотобоен
на сереньком ноябрьском ветру.
Финита-бля-комедия:
Ну а вокруг такое панибратство,
а по эфиру песенки поют,
а люди морды бьют за равенство и братство,
зачем-то бросив грошевой уют.
"Вьется по ветру веселый Роджер,
люди Флинта песенку поют..."
Ох, да смутно мне, да ох, невесело,
Ветер дует все верховой.
А на улице ночь белесая
Над белесой стелется мостовой.
Над мощеною серою площадью,
Прислонившись спиною к луне,
Медный всадник с медною лошадью
На финляндском спит валуне.
Спи, головушка, спи, залетная,
То твоя ли боль, что сказок нет с концом?
Вроде очередь пулеметная -
На Дворцовой что ль по стене свинцом?
Да то за стенкою машинка швейная -
Эх, заботушка, все шитье, шитье -
И строчит, строчит, как в истерике,
То ли саван шьет, то ли что еще...
А по ком звонит ночью колокол?
Успокой наши души, Господи...
Он звонит, звонит: ми, си-бемоль -
О расстрелянных ночью во поле.
Ох, да смутно мне, да ох, невесело,
Ветер дует все верховой.
А на улице ночь белесая
Над белесой стелется мостовой.
Шуршит по крышам темнота,
На перегонах поезда звенят, звенят.
За оловянною рекою
В одном окне горит свеча,
И бабочка в ее лучах
В стекло колотится печально головою.
Сбежать от дыма сигарет,
Забросив в урну пистолет,
От электричества, звонков, от разговоров,
От равнодушия людей,
От черной пыли площадей
И от гитарных за стеною переборов.
Пойдем в кино, сбежим в кино,
Немного черно-белых снов
Нам пыльный луч станцует на экране,
И чьи-то лица в полутьме
Мелькнут на белом полотне
В обвитой в траур раме.
Шуршит по крышам темнота,
На перегонах поезда звенят, звенят.
За оловянною рекою
В одном окне горит свеча,
И бабочка в ее лучах
В стекло колотится печально головою.
Нынче солнце за тучу садится -
Значит, завтра погоды не жди.
Снова ветру-бродяге не спится,
И опять затяжные дожди,
И опять затяжные дожди.
Значит снова - тоскливая морось,
Небо скроет свинцовая мгла.
В степь зеленую девочка-осень
Желто-рыжие ленты вплела,
Желто-рыжие ленты вплела.
И в степном тридесятом царстве,
Где не меряна верстами даль,
Где меня не найти и по карте,
Только солнце да неба печаль,
Только солнце да неба печаль.
О чем шумите вы, народные витии,
И топите свою печаль в вине,
Вы побывайте в Восточной Якутии,
На Яне, Индигирке, Колыме,
На Яне, Индигирке, Колыме.
Чуть греет летом, а зимой не светит,
В июле - снег, а в августе - зима,
Здесь десять Франций лягут на планшете,
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Кругом одни спортсмены и начсмены,
Не пить нельзя, а то сойдешь с ума,
Сюда доходят долго перемены -
Яна, Индигирка, Колыма.
Яна, Индигирка, Колыма.
Вчера указ по радио читали
О сокращенье водки и вина,
А мы пошли и десять литров взяли -
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
И так всегда, зимою или летом,
Блестит ли солнце, греет ли луна,
Природа здесь давно уже с приветом -
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Здесь хлещут спирт и взрослые, и дети.
А вся округа - бывшая тюрьма.
Ну, разве есть еще на белом свете
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Один мой кореш, некто Грека.
Жил очень просто, без затей,
Не зная что у человека
Права есть как у всех людей.
Он в юности играл хавбека
И вратарей грозою слыл,
Он не менял в "Березке" чеков,
По речке жизни плыл да плыл.
Он был простой и славный малый,
Трудился и творил добро,
Растил детей и слушал маму,
Пел песни у лесных костров.
Хотя, вообще-то, есть на свете
Другие страны и моря,
Но он считал, на страны эти
Не стоит тратить время зря.
Вернее, так ему твердили
Те, кто там мед и пиво пил.
И постепенно убедили.
А он все плыл себе да плыл.
Мой кореш, незабвенный Грека,
По волнам жизненной реки,
И, не проживши и полвека,
Был схвачен хворью за грудки.
Загрызен был и канул в Лете,
Кок будто не было его.
Вот так и прожил он на свете,
Не увидавши ничего.
Пожалуй, все мы - где-то Греки,
Ударенные кирпичом,
И не врачи и не аптеки
Нам не помогут нипочем.
Десятки тысяч километров
Границы наши на замках,
И только птицы, вслед за ветром,
Летят свободно в облаках.
А нам не стоит и стараться,
На "нет" - суда, как видно, нет...
Отделы виз и регистраций
Дадут на все один ответ.
В ответе этом мало проку
(Помянем дедушку Петра),
И нет давно окна в Европу,
А только след от топора.
Туда летят одни "блатные",
У них особенная прыть.
А мы все ходим по России,
Ходить нам - не переходить.
И дяди балуют нас сказками,
У них всегда полно идей,
И ласково стреляют глазками
С экранов или площадей.
Но если им заглянешь в душу,
Когда они свое жуют...
Спасибо, дядя, я покушал,
Я лучше просто постою.
Один философ в туалете,
Страдая от больших потуг,
Сказал: "Возможно, наши дети
Избавятся от этих мук".
Ну и полезли все из клети
И наломали кучу дров:
"Пусть нам хреново, наши дети
Пребудут в лучшем из миров".
Давно известно, сказки эти
Дойдут до Страшного суда,
Но, безусловно, чьи-то дети
Получат все и без труда.
А нам - то пряники, то плети...
Спаси нас, Бог, от трепачей.
От суеты на этом свете,
Районных лечащих врачей,
От дядей, тыкающих пальцем,
От злобы, ханжества спаси
Меня, детей, друзей-скитальцев
По всем дорогам на Руси.
Не на лафете канем в Лете,
И "бабки" лабухам вручат,
Нас отпоют все те же дети
И сопли вытрут у внучат.
Однажды, когда сяду в самолёт,
Какой-нибудь прибалт отколет "штуку":
Он в самолёт протащит пулемёт,
А, может, воронёную базуку.
Вцепившись пальцем в спусковой крючок.
На лётный персонал направит дуло
И скажет: "Поворачивай, сучок!" -
И многих хватит недержанье стула.
Нас это так, наверно б, потрясло.
Представить страшно, если всех бы пронесло.
... И вот минуем базы ПВО,
ОВИР, таможню, как всё это мило.
Выходит так, что наше "статус кво" -
Лететь туда, куда велит громила.
Он просипит: "Мы все летим в Париж" -
Не все, должно быть, у бедняги дома.
А, впрочем, ведь на всех не угодишь.
Известно, против лома - нет приёма.
Когда базука ходит перед носом,
Не стоит любопытствовать с вопросом.
Ну, что ж, в Париж... Да лишь бы не в Бейрут
Или ещё куда-нибудь к арабам -
Там террористы жуткие живут
И нет от них прохода нашим бабам.
Куда ни плюнь, то с бомбою в руке,
То с прыгающей миной в хурджине.
Пусть "химия", но в Вышнем Волочке,
Чем день в Ливане или Палестине.
Там курят много сладккой анаши
И бродят по дорогам дервиши.
И я пройдусь бульваром Монпарнас,
И цыкну зубом с Эйфелевой вышки.
Я не любитель слишком громких фраз,
Но с детства не привык к таким излишкам.
Так сладок плод, запретный издавна.
А мир иной - загадочней и странней.
... Бывает, и родимая жена
В чужом сарае краше и желанней.
Ну может, я чуть-чуть перехватил, -
Простите, что неловко пошутил.
Я не люблю границ и рубежей.
От них пока свободны только птицы
И лица из проверенных мужей,
И все дипломатические лица.
Но пусть прекрасна родина Дюма,
А мне претят и лозунги, и бирки,
Я возвращусь, поскольку Колыма на свете есть.
И Яна с Индигиркой.
Мне это померещилось во сне,
Но всё реально выглядит вполне.
Однажды - это не похоже
ни на меня, ни на других -
я вдруг задумался, затих.
И пробежал мороз по коже.
В истории российской мысли
полным-полно смешных затей:
то вдруг по заднице плетей
дадут, чтобы мозги не скисли,
то дыбой потчуют в допросной,
то расстреляют в декабре...
Кто спит в Донском монастыре,
кто - без креста, в земле морозной.
Позднее тоже было скверно,
но не лишали живота -
сошлют в хреновые места,
накажут, так сказать, примерно.
Когда же нечем стало крыть,
то долго в колокол звонили
и натурально разбудили,
но лучше б было не будить.
Все было, не было - "порядка",
бросали бомбы, шли в народ
и звали всех идти вперед,
и резали не только правду-матку.
Потом - войною брат на брата,
отец на сына, сын - на мать.
Давай рубить, крушить, стрелять!
Давили умных, жгли богатых.
Потом лупили по своим,
чтобы чужие нас боялись,
и постепенно доигрались:
все кончилось тридцать седьмым.
Теперь немного стало тише -
сиди и грейся на печи.
Поквакал в тине - и молчи,
и жди, пока прикажут свыше.
Но и теперь - хлебнешь немножко,
чирикнешь что-нибудь в углу,
и вот - пожалуйста к столу,
и по этапу, на морошку.
И стало пусто в голове,
и мыслей нет - одни химеры.
Где мерли революцьонеры,
коэффициент один и две.
Оплывает свечка на шандале,
Век больной темнеет из окна.
На людьми измученном вокзале -
Запахи карболки и вина.
Пронесется тенью ошалелой
Птица, не нашедшая гнезда.
И пронижут воздух онемелый
Огненною строчкой поезда.
Пропоют татарские гармошки,
Всхлипнув за подкрашенной рекой...
Спят в своих каморках "банкаброши".
Сниспошли им, Господи, покой...
Струнино. Сто первый километр.
Поезд из Москвы на Воркуту.
Ни вздохнуть, ни крикнуть - только ветер
Черную толкает пустоту.
Опять в руках гитарочка,
Как Боткина болезнь,
И та же в рюмках "Старочка",
И та же в горле песнь.
Все те ж квартиры душные,
Свеча и полумгла,
Но люди равнодушные
У этого стола.
Как будто все по-прежнему,
И хочется запеть
Под звон аккорда нежного
И дым от сигарет.
Про то, как пляшет солнышко
Зайчатами в пыли,
И к Золушке-головушке
Приходят короли.
Но вечер тихой плесенью
Затянется в окне,
И захлебнется песенка,
Как камешек на дне.
Стакан допит до донышка -
Здесь нет ничьей вины.
И оборвется горлышко
У тоненькой струны.
От весенних дождей до осенней пурги
Мы с тобою пока на подъёме легки.
Только стают снега - мы уходим в бега
И не давят на плечи ремни рюкзака.
Да, дружок золотой, мы и вправду, бежим
От больных рогодов, от бессилья и лжи,
От районных врачей нас несут поезда -
Всё не знаю, зачем, неизвестно куда.
Так уж вышло, и нас не отнять у судьбы.
Словно годы, летят верстовые столбы,
И огни деревень на холодном ветру
Волчьей стаей бегут, пропадая к утру...
И всё тянет Восток да манит Северок,
Где на карте и так - ни путей, ни дорог.
И следы остаются от наших костров
Там, где нет указателей, кроме крестов.
Ну и хватит об этом, давай помолчим,
Для молчания есть много разных причин...
От весенних дождей до осенней пурги
Мы с тобою пока на подъёме легки.
От мексиканской границы на юг -
Там был влюблен я,
И звезд алмаз сиял вокруг.
В то время Фиеста
Звенела, мой друг,
От мексиканской границы на юг.
Ай-я-яй, ай-я-я-яй,
Ай-я-яй, ай-я-я-яй...
И вот в те края я вернулся опять.
Гляжу в дверную щель:
Там колыбель - над нею мать.
В углу "Сапожище"
Мне стал намекать,
Мол, надо, дружище, южнее скакать.
Ай-я-яй, ай-я-я-яй,
Ай-я-яй, ай-я-я-яй,
Ай-я-яй, ай-я-я-яй...
Я знаю, что в мае шторма утихают,
Я все понимаю: солгать - не убить.
Из тихой лагуны не хочешь ты шхуну
Свою уводить.
Зачем же, мой нежный, в лазури безбрежной
Ты парус свой снежный на алый сменил?
Мечтой невозможной так неосторожно
Меня поманил.
Наверно, в Каперне, в знакомой таверне,
Хихикая скверно, уже говорят:
"Ну, что, Мэри-Анна, твой Грей долгожданный
Не хочет назад?"
Туманом иль спьяну, иль звуком обманут?
Зовут Мэри-Анной, а ищешь Ассоль,
Но звонкое имя придумано Грином,
Иль в имени - всё?
Не плачу, а значит, надежды не трачу,
Отчаянье прячу, но зла не таю.
Прощай, капитан мой, ты пропил с Леграном
Улыбку мою...
Откуда начинается река?..
Как возникает первая строка,
Когда перо берет твоя рука
И пишет слово?
Тогда, когда дорога нелегка,
Когда бегут по небу облака,
Звезда мерцает в чаше родника -
Ты счастлив снова.
Я жадным не был в жизни никогда,
Друзьями беден не был никогда,
А годы, как весёлая вода,
Бегут сквозь руки.
Но, если жизнь мне повторить опять,
Я ничего не стану в ней менять,
Ни одного мгновения, ни дня,
Ни горечь, ни разлуки.
Я снова бы бродяжил по стране,
Когда снежок растает по весне,
И так же мало нужно было б мне -
Совсем немного :
Я песни пел бы тем, кого любил,
И воду из ручьев хрустальных пил,
А радости терял и находил
На всех дорогах.
Кораблики ныряют по волне,
Плывут по речке Северной Двине,
Вдруг детская рука протянет мне
Листочек белый.
Я напишу на память по строке
Друзьям моим в далеком далеке...
И уплывет кораблик по реке,
Как будто не был.
Откуда начинается река?
Как возникает первая строка,
Когда перо берет твоя рука
И пишет слово?
Тогда, когда дорога нелегка,
Когда бегут по небу облака,
Звезда мерцает в чаше родника -
Ты счастлив снова.
"Есть по Чуйскому тракту дорога..."
Народная песня
Меркнет свет в оконной раме,
Мухи мечутся в стакане,
А другие, вверх ногами,
Надо мной по потолку.
А в предгориях Алтая,
Где-то около Китая,
Но и здесь нехватка чая
И, конечно, сахарку.
Здесь, в предгориях Алтая,
Чуйский тракт бежит, петляя,
На спидометры мотая,
Много ездит шоферов.
Здесь жила красотка Рая,
Обогнать её желая,
(но не вывезла кривая)
Сгинул Коля Снегирёв.
И на людной перекрёстке
Есть село с названьем Сростки.
Здесь Шукшин ещё подростком
Начал классиков читать.
Кам он стал бы? Русофилом?
Или западником "хилым"?
Может, бросил край свой милый?
Ни за что не угадать...
Эти споры, споры, споры -
Все исписаны заборы.
И - о, темпоро, о, морэ!
До сих пор - в дерьме и лжи.
Эти правы, те не правы, -
Сколько выплыло отравы.
Но скажите, Боже правый,
Как мы дальше станем жить?
Перестройка, перестройка -
То похмелье, то попойка.
И, конечно, как ни горько,
Все мы, в общем, "волчья сыть".
Этот тешет дрын дубовый,
Тот вопит: "Ломай оковы!"
И они уже готовы
Всех за Родину убить.
Где-то на реке, в сторонке,
Воздух режет вопль громкий.
Это, ляпнув самогонки,
Всласть горланят мужики.
А на Чуйском - самосвалы,
За увалами увалы,
И мигают стоп-сигналы,
Словно волчьи огоньки.
Нас с каждым годом давит груз потерь
И Родины тяжелая рука.
Давай тебе спою, а ты поверь,
Что мы не доживем до сорока.
Знаком нам скрип засовов и дверей,
И обыски, и ссылки, и срока,
И письма из далеких лагерей.
Ну разве нам дожить до сорока?
Мы не ведем подсчета наших бед,
Но, Господи, дорога так узка...
Шаг в сторону - считается побег!
И мы не доживем до сорока
Так темно и не видно дорог,
Только колется злая стерня
И уходит земля из-под ног.
Кто здесь есть, кто же рядом? Огня!
Сколько можно идти наугад?
Ничего невозможно понять.
И закрыта дорога назад.
Кто здесь есть? Кто же рядом? Огня!
Кто там? Может быть, чьи-то шаги?
Хоть бы спичку, хоть искру огня.
Ни души, и не видно ни зги,
Даже, кажется, нет и меня.
Боже мой, хоть бы чье-то окно!
Как дожить до грядущего дня? Так темно.
Есть здесь кто-нибудь рядом? Огня!
Уходят годы навсегда, лишь горы неподвижны.
Ну что им тяжесть ледников, лавины, ледопад?
И, как хрусталь, чиста вода у Алибекской хижины,
И бесконечен бег снегов на склонах Сулахат.
Нас редко балует судьба, но вот, когда над крышами
Блеснет серебряной змеей по окнам звездопад...
Ты загадай, закрыв глаза, и вдруг увидишь хижину
И тех, которых с нами нет, на склонах Сулахат.
И не табак, и не вино, не площади булыжные,
Сметут золу сгоревших лет и горечи утрат.
Нас от тоски спасет одно - дымок от нашей хижины
И одинокий лыжный след на склонах Сулахат.
Пусть утки высоко и глухари в крови,
И зайцы разбегаются по полю -
Такая их судьба, короче "се ля ви".
Давай-ка грянем на вторую долю...
Ходить на кабана с двуствольным ружьецом
Или на волка, скажем, - не игрушки.
Но это ни к чему - вон рядом озерцо,
И можно по сидячим для закуски.
Конечно, хорошо, когда отец и мать
Учили жить и не сгибать коленей,
Но в принципе пора не писать, а писать -
Мы в детстве тоже ботали по фене.
Спиной к спине увы не увидать лица.
Давай же объяснимся напрямую -
Зачем тревожить тень уснувшего певца
И обдирать кладбищенскую тую.
Ах, Саня, Александр, ты что же фраерам
Подколотой колодой карты мечешь,
- Век воли не видать и водки по утрам...
Пора кончать, кого ты, доктор, лечишь?
Что-то снова не то,
Что-то снова кошмары мне снятся
И опять по ночам
Кто-то матом ужасным орет.
Снова душат меня
И какие-то хари троятся
И глумятся во сне
Надо мною всю ночь напролет.
Будто я уж - скакун,
Или больше того - истребитель,
Или - дикий кабан,
А из меня карбонаты кроят.
Не могу больше жить,
Вы найдите такую обитель,
Чтоб ни баб, ни вина,
Ни души, никого - только я.
Вот намедни сосед
Дядя Петя вернулся из ДОПРА
И всю ночь напролет
Пил "Шартрез" из коньячной струи
И ужасно орал,
Что он член какого-то МОПРА,
А в милиции нашей
Сплошные сидят валуи.
А намедни в театре
Какая-то жуткая тетка
Вся в слезах и в помаде
И с наганом в мохнатой руке
Разогнала толпу,
Угрожая расправой короткой,
И со мной говорила
На любимом блатном языке.
Не такой я чудак,
Чтоб Париж променять на Рассею,
А поля Елисейские
На родной Елисейский продмаг.
Я сотру всех в табак
И сквозь мелкое сито просею.
А пока - до свиданья,
Привет, уркаганы, антракт.
Нам в жизни нужно немного,
И чтоб веселее шагалось -
Полпесни с собою в дорогу,
Полпесни чтоб дома осталось.
И ветров Эоловой арфы,
Что так бывают грубы,
И спицы столбов телеграфных -
Как палки в колеса судьбы.
Нам в жизни нужно немного:
Рассветы встречая у гор,
Запить макаронные ленты дороги
Водою попутных озер.
Пишу из Туркестана,
А ныне - Казахстане
Привет вам, уркаганы
От бывшего бича...
Здесь зимовали, раки,
Здесь смешанные браки
И помнят буераки
Емелю Пугача.
Сначала тут хазары
Настроили хибары,
Набросились татары -
Построили Сарай,
Гуляли и казаки,
Отменные рубаки.
Теперь живут казахи,
Баран их забодай.
Река степная Яик
Хранит немало баек.
Здесь много хитрых чаек
И вольно осетру.
Под оком рыбнадзора
Ревут белуги хором
И мечут без разбора
Зернистую икру.
Здесь по ночам не спится,
А как заснешь, то снится:
Дурдом или милиция -
Кошмар, как наяву...
Откроешь глаз в истоме
И точно, ты в дурдоме:
Весь в белом кто-то стонет
И просится в Москву.
И как сапожной щеткой
Жара полощет глотку,
И невозможно водку
Употреблять в жару.
А местные казаки
Нам забивают баки,
Что можно без араки
Есть черную икру.
Урал песочек моет,
Но все село в покое.
Как вечер, все в разбое
И хапают севрюг
В охотничьем угаре.
И вот в таком кошмаре
Играет на гитаре
Ваш неизменный друг.
По артериям рек,
По прожилкам дорог
Мы уходим в побег
На Восток, на Восток...
Что нас гонит туда,
Словно вспугнутых птиц,
В этот край, где вода -
Без конца и границ?
И как полюс - магнит,
Как огонь - мотылька,
Что сюда нас манит,
Словно луч маяка?
... Видеть отблеск костров
Сквозь серебряный снег,
Слушать в пенье ветров
Пенье сумрачных рек.
На базальтовых спинах
Промёрзших хретов,
Улетать на крестах
Вертолётных винтов.
А когда за окном
Вьюги дымно клубят,
Знать, что кто-то давно
Ожидает тебя.
Где уж нам выбирать,
кто командует нами?
Мы устали без цели скакать
и терзать скакунов каблуками.
И по белым дорогам Земли
нас уносят веселые кони.
Что мы ищем? Кого? И от дома вдали?
От какой убегаем погони?
Сколько можно еще убегать?
И дыханья коней не хватает...
Скоро ль кончится ночь?
Скоро ль будет светать?
Слава Богу, как будто, светает!
Рассвело. И правы - не правы,
видишь, пляшет огнем с поворота
от прищуренных глаз из травы-муравы
черный ствол пулемета.
...Прошуршит ковылем, чабрецом
ветерка умирающий шепот.
Ты упал и, навылет пробитым лицом,
не услышишь умчавшийся топот.
Мы не можем никак сосчитать,
кто пропал, кто ушел от погони.
Вот еще поворот, сколько можно скакать?
Нас уносят веселые кони.
Зеленой грустью поезда
Уходят в сумрачную даль.
Куда идут они, куда?
Кому несут свою печаль?
Куда? Зачем? - Ответа нет,
Лишь только стук,
Гудка прощального привет
До боли и до слез.
Они уходят навсегда,
Лишь тихо плачет рельсов сталь.
Зеленой грустью поезда
Уходят в сумрачную даль.
Пока дороги сердце просит,
Звенит бубенчик под дугой,
Залетных троечка уносит
И заметает след пургой.
И вороные приустали,
Но нам уже не повернуть,
А память, словно волчья стая,
Не отстает, не даст вздохнуть.
Ведь это было так недавно:
И разговоры до утра,
И вязь евангелья от Павла,
И откровения Петра.
...Гитара, в синей дымке свечи,
Все тот же снег на Рождество -
Иных уж нет, а те далече...
Как будто не было всего.
Куда уносят кони-птицы?
Когда дыханье им порвет?
А вьюга плачет, снег дымится
И ветер песенки поет.
И вечный свет на мирозданье
Прольет хрустальная звезда...
Минувших дней - очарованье,
Грядущих - "темная вода".
Не беспокойтесь, всё будет в порядке, в пределах семи струн и тридцати трёх букв
Л. Семаков
Пока не выгорел дотла
Костёр твой и кого-то греет,
Пока душа не умерла
И боль испытывать умеет,
И если ты ещё в пути,
И не подведены итоги,
И можешь ты свой крест нести
На этой жизненной дороге,
Пока в туннелях брезжет свет,
Пока горит твоя лампада,
То наплевать, что денег нет,
А большего тебе не надо.
И звёздной пыли серебро
Пока звенит ещё под ноги,
И не разменяно добро
На подоходные налоги,
Пока ещё ты можешь петь
И крутится твоя кассета,
Тогда, Бог даст, ещё успеть
Допеть всё то, что не допето.
... Светает. Меркнут фонари.
Тоска чернее пистолета.
... Семь струн и букв тридцать три.
И одиночество поэта.
Покатилась медна денежка
На горючий на песок.
Что ж ты держишь, свет мой Ксеньюшка,
Белой ручкою висок.
Знать, от горя безутешного
Ты склонилась головой.
И ни конного, ни пешего
На дорожке столбовой.
Каравай мой, караваюшка,
Кого хочешь выбирай,
Да уехал друг-Иванушка
Воевать в далёкий край.
Это всё война постылая,
Плачь все ночи напролёт,
А дружка, навеки милого,
Пуля быстрая найдёт.
Полетели птицы за море,
Тают в золоте жнивья.
За околицей, у явора -
Только стаи воронья.
Как просто мы живем, не ведая забот
Проходим без дорог по городам и весям,
Простую водку пьем, балдеем не восход
И не считаем осеней и весен.
Нам все до фонаря, плевать на встречный план,
Лишь только кайфу больше и покрепче!
"Давай Высоцкого! Давай про Магадан!"
Еще стакан - и вот уже полегче.
И день, и ночь окурки сигарет
Чадят в томате гнусно и постыло.
Плевать на все, плевать на целый свет!
"Давай Высоцкого, про братские могилы,
Давай про могилы!.."
И вот уже сымаем пиджаки...
Зашкалил стаконометр на рыле...
Мы все споем: про бокс и про коньки,
Налей еще портвейну из бутыли!
Давай его, портвейну из бутыли!
Дрожит в окне предутренняя медь...
Геологи - рубахи, работяги,
Давай не будем больше песен петь,
И наливай последнюю спиртяги,
Давай не будем больше песен петь!
Как просто мы живем, не ведая хлопот,
Проходим без дорог по городам и весям,
Простую водку пьем, балдеем не восход
И не считаем осеней и вёсен.
Понимаешь, она не придет
Ни к далеким причалам,
Ни к далеким вокзалам.
Понимаешь, она ничего не сказала
И не придет.
Понимаешь, она не поймет,
Если счастья ей в жизни нужно немного.
Ты ведь этого счастья
Ей дать бы не мог,
Ведь не мог.
Пусть твоя бригантина не ждет -
Ни к далеким вокзалам,
Ни к далеким причалам,
Понимаешь, она не придет.
Я все пытался убежать от серой непогоды,
Орало радио в углу как будто бы в беде,
И серый крематорный дым валил из труб заводов,
И неба не было совсем
Ни там, ни тут, нигде...
И неба не было совсем
Ни там, ни тут, нигде...
Дождь продолжал в башку стучать,
Как в каменный фундамент.
Какой-то странный человек шел прямо по воде,
А я пытался убежать, не правда ли, упрямец?!
Но было пусто и темно
И там, и тут, везде...
Но было пусто и темно
И там, и тут, везде...
А в окнах мерк последний свет,
Все прятались в подъезды.
И нет ни веры, ни любви,
Лишь видимость надежды,
Как белый несказанный свет
На утренней звезде.
Пора домой, на Север дороги пролегли,
Пусть якоря поднимут кабестаны,
И пусть в порты приписки улетают корабли,
Оставив за кормой иные страны.
И пена от бушпринта нам полетит в лицо.
Нам в спину дунут южные пассаты.
Просоленные крылья усталых парусов
Уносят белоснежные фрегаты.
Вот золотоголовый мой Порт Пяти Морей,
И нет ему конца и нет начала,
Вот дом, который снился, на улице моей,
И ждут нас у знакомого причала.
Как будто всё как прежде. А может, и не так.
Иных уж нет, а кое-кто - далече,
Но мы-то возвратились, и это - не пустяк,
И будем петь, пока ещё не вечер.
Поверь мне, в таверне ни ромом, ни зельем,
Поддельным весельем беды не залить.
Не надо уюта - добраться б до шлюпа,
Пассат захватить...
Как странно, нежданно шальным ураганом
Нас вместе с Леграном прибило волной.
И пьем мы в таверне среди пьяной черни
Одну за одной...
В полночную одурь вплетается говор,
Пиастр и доллар на мокрой доске,
И в черные лица хохочет певица,
И плачет сквозь смех...
Мы пьяны с Леграном, моим капитаном,
Прощай, Мэри-Анна, прощай и прости.
Из этой лагуны усталые шхуны
Не могут уйти...
Разделились стенами - мы и снегопад.
За окошком сонная дремлет Сулахат.
И пургою белою замело лыжню.
Хочешь, песню старую тихо пропою?
И пургою белою замело лыжню.
Хочешь, песню старую тихо пропою?
Про тебя, про нас с тобой,
Про "плевать на все",
О далеких странствиях,
О тебе, костер.
Пусть пургою белою замело лыжню,
Лучше песню старую тихо пропою.
Пусть пургою белою замело лыжню,
Лучше песню старую тихо пропою.
В наш век лихой нам нужно так немного:
Улыбку друга, ветер над листвой.
Дай Бог, друзья, нам легкую дорогу
И синюю звезду над головой.
Давайте утаим в душе тревогу
И скажем, улыбнувшись над собой:
"Дай Бог, друзья, нам верную дорогу
И белую звезду над головой".
Мы молимся давно другому богу,
Мы - пасынки эпохи боевой.
Дай Бог, друзья, нам лунную дорогу
И светлую звезду над головой.
Как хорошо шагать совсем не в ногу
И петь не то, что долбят день-деньской.
Дай Бог, друзья, нескучную дорогу,
Зеленую звезду над головой.
Мы будем петь, хоть голосов немного,
И нам не надо песенки иной.
Дай Бог, друзья, нам дальнюю дорогу
И синюю звезду над головой.
Я умру на постели,
Как засохший калач.
Скажет: "Был мужчина в теле!"
Обо мне пришедший врач.
Буду я лежать лояльно,
Как померший таракан,
Молчаливый и печальный,
Нечувствительный к клопам.
Катафалк неспешным скоком
Увезет меня,
И заплачет чернооко
Моя суженая.
И напишут хулигански
На доске карандашом:
"Здесь лежит В.Л. Туриянский -
Гитарист и франкмасон".
Не спугни очарованья
Этих тихих вечеров,
Ведь порою и молчанье,
Ведь порою и молчанье
Нам понятней, нам понятней,
Нам понятней всяких слов!
Мы зачем-то сбежали от теплых квартир,
Ни газет, ни кино, а про женщин - молчок.
Только провод антенны - наш маленький мир,
Две брошюры про съезд, да журнал "Огонек".
А наш бравый радист, ух, как зол на весь мир!
Видно, мало зарплаты начальник дает.
Он выходит на связь, а короче - в эфир
И трагическим голосом что-то орет.
А вчера наш радист ну совсем обалдел
И начальника партии пальцем манит:
"Вертолет, - говорит, - насовсем улетел,
А погода - сплошное дерьмо", - говорит.
А у нас ни жратвы и ни курева нет,
И собак ни одной - все сбежали давно.
Только ящик свечей да десяток ракет.
Это даже не цирк, а сплошное кино!
Можно день пролежать, можно ночь протерпеть,
Ну, а дальше-то как, как теперь будем жить?
Разве ж можно отсюда пешком убежать?!
Так давайте же будем тихонько грустить.
Мы, конечно, не будем друг друга съедать,
А ведь где-то друг-другов едят, говорят.
Нас забыла, видать, наша родина-мать,
Не пришлет нам она хоть немного пожрать.
Тихо-тихо помрем по палаткам своим
В теплых спальных мешках на верблюжьей шерсти,
Ты меня на заре не буди, не буди -
Нас ничто в этом мире не может спасти.
Мы засыпаны снегом вдали от Москвы,
Вам с массива Джугхур шлем партийный привет.
На сегодня у нас не осталось жратвы,
Только ящик свечей, да десяток ракет...
Когда исчерпаны все средства,
Земля горит и нет мостов,
Нам остается только бегство
На Север или на Восток.
Когда тревожат сны из детства
Или могилы без крестов,
Нам остается только бегство
На Север или на Восток.
От глупости и раболепства
И указующих перстов
Приходится спасаться бегством
На Север или на Восток.
Вот кто-то крикнул: "Все пропало!
Беги, тебе мотают срок!"
И ты идешь по перевалу
На Север или на Восток.
Прекрасная Япония страна,
И это каждый знает без сомненья,
Что видела Япония сполна
Вулкана Хиросимы изверженье.
А взять, к примеру, скажем, Парагвай,
А рядом Эквадор с Венесуэлой -
Поди-ка ты, браточек, угадай:
Какое там правительство засело?
А вот Zum Beispiel, остров Тринидад,
Сироты там и негры - в предпочтеньи,
Здесь белый негру сват, и кум, и брат,
И нет на целину переселенья.
Вот русская равнина - благодать,
Здесь нету ни тайфунов, ни буранов,
Здесь некого и незачем стрелять,
Не травят тут Иванов на Абрамов.
Пристанище гусей, окраины России...
На полдень, на закат, на полночь, на восход,
Куда ни кинешь взгляд - забытые кресты и
Бегущая вода да серый небосвод.
Страна чудных людей, живущих просто где-то.
Людей, что говорят как птицы на ветру.
На этом языке не существует лета
И нет для чужака простого слова "друг".
Снега, снега, снега летят на желтый ягель,
Осенняя пурга нам песенку споет,
И занесет пурга заброшенный концлагерь,
И улетит на юг последний вертолет.
Проходит лето, веники увяли,
не прыскают кузнечики в траве,
не слышно ничего о Сенегале,
не пишет нам никто им Зимбамбве.
Весь мир давно в кошмарной дисгармонии -
который год все кризисы подряд.
Америка - в истерике, Япония - в агонии...
В Сургуте - потихонечку бурят.
Вот шмякнулся на землю синий вечер
в тюменской нефтеносной стороне...
Ни Миттеран, ни Маргарита Тэтчер
не вспомнят добрым словом обо мне.
Шныряют в Чили "черные полковники",
чилийцам век свободы не видать,
В Бермудском треугольнике шатаются покойники...
в Сургуте - тишина и благодать.
События, одно страшней другого,
накатывают волнами на нас.
На фоне недопития спиртного
ужасно угнетает Гондурас.
И как нам дальше жить, когда в Нигерии
перекусал бананы страшный клещ,
а изысканья в генной инженерии
бросают в пот не только нашу плешь.
Стемнело. Глухо гавкают собаки.
Болотная поплыла пелена,
...Вот, говорят, в Кувейте и в Ираке
никто не пьет, а водки - до хрена.
Ну вот и все. Иссякла эрудиция.
Гуд бай, май лав. Все съедены блины.
Уснул Сургут. Спят люди и милиция.
Спокойной ночи, граждане страны.
Прощальная песня сурка,
Три звука минорного лада,
И снова - пора листопада.
Желтеют берёз облака.
И в небе плывут облака,
На запад бегут из Сибири.
Висит двухпудовою гирей
На сердце глухая тоска.
Листва, как заброшенный клад,
Безумного Флинта червонцы.
Скупое осеннее солнце
Пасёт запылённых "зайчат".
Над озером грянул дуплет,
Забрызгана кровью рябина...
Сюжет для рассказа старинный,
Которому тысячи лет.
Я сойду на глухом полустанке,
Где кувшинки плывут по реке,
Где две пёстрых, как осень, цыганки
Погадают на левой руке.
И когда я последним целковым
Ручку смуглую позолочу,
Назовут меня малым рисковым
И погладят меня по плечу.
Я спрошу, но они не ответят,
Может, просто жалея меня,
И в вечернем рассеянном свете
Закачаются, тихо звеня.
Что гдать? Всем отмерены сроки.
Этот срок - от звонка до звонка.
... И тогда я пойду без дороги,
Где стареет под ветром река.
Отзвенело и кончилось лето,
И седэт полынь под луной.
Всё так странно. Со мною ли это?
Так и кажется, что не со мной.
Проскрипит, как колодезный ворот,
В почерневших полях коростель,
И авезда, полыхнув, словно порох,
Догорит на церковном кресте.
Ранние сумерки тают,
Тени бегут по стене,
Дремлет звезда золотая
На темно-синем окне.
И в полусумраке сонном
Скороговоркой глухой
Бред в перестуке вагонном
За оловянной рекой.
Зелень нежаркого лета,
Длинные письма домой...
Кажется, было все это
В жизни какой-то другой.
Полузабытые строки
Зыбки, как пух тополей,
Словно цветы на пороге
У незнакомых дверей.
Полузабытые лица,
Дом, где когда-то я жил,
Девочка в платье из ситца
Та, что когда-то любил.
Песенка очень простая
В гости приходит ко мне...
Ранние сумерки тают
На потемневшем окне.
Расстреляный дождями крест,
Земная пыль чужих скитаний,
Земля несбывшихся надежд,
Страна утраченных желаний.
Печальны дальние края,
Тоска, как капля, камень точит...
Цыганка пестрая моя
Мне дом казенный напророчит.
Под звон поверок лагерей
Пролягут долгие разлуки.
Под крик мордовских егерей
И пересылок перестуки.
Расстреляный дождями крест,
Земная пыль чужих скитаний...
Земля несбывшихся надежд,
Страна утраченных желаний.
Опять зима - и все, как мир старо.
Бесшумно, в полусумраке аллей
смирительной рубашечкой белея,
идет снежок - рассеяный Пьеро.
Чернеет взвод продрогших тополей
у станции, в почетном карауле.
Огни последних поездов блеснули,
как пригоршня тускнеющих углей.
Крадется без дороги, наугад,
морозный вечер под руку со снегом.
Как два зека, измученных побегом,
они бредут куда глаза глядят.
Итак, они идут через поля,
которым не видать конца и края.
Как белый снег над крышей пролетает,
здесь пролетела молодость моя.
Благослови, Господь, мой бедный стол.
...Дрожит свеча. Вот Кровь Твоя и Тело.
Как быстро время жизни пролетело,
как календарь, листочек за листом.
А ровно в полночь старое кино
про маленькие праздники из детства.
И пахнет хлебом, и тепло на сердце.
...Все было так недавно и давно.
Ох, ты воля, моя воля!
Плачь, гитара, плачь!
Разгуляться нынче что ли,
Плачь, гитара, плачь.
Разгуляться нынче что ли,
Плачь, гитара, плачь.
Ох, вы, ночи молодые,
Ночки потемней!
Мы любимым приводили
Холеных коней.
Мы любимым приводили
Холеных коней.
Что же ты молчишь, гитара?
Плачь, гитара, плачь!
Посмотри - пустеет табор,
Плачь, гитара, плачь!
Посмотри - пустеет табор,
Плачь, гитара, плачь.
Седой рассвет туманной ватной лапой
Сотрёт хрустальные следы
От света звёзд,
Исчезнувших когда-то
В продрогшем тусклом олове воды.
И закружатся по дорогам листья,
Раскрашенные жёлтым сентябрём,
А осень нам разносит эти письма,
Как добрый и усталый почтальон.
Когда уходят в небо караваны,
Разлуки с каждым годом тяжелей,
Но ты не верь туманам и обманам,
Косым дождям и крикам журавлей...
Сжимая топор в волосатой руке,
и грудь моя буйно лохматится,
бреду я по горло в якутской реке,
которая в картах не значится.
Я третью неделю бреду наугад
сквозь горы завалы и реки,
моя волосатая жутко нога
здесь след свой оставит навеки.
Я третью неделю не ем и не пью,
меня одолела апатия,
я волосом страшным зарос, как верблюд,
и уши мои замохнатились.
Но нет, я ломился сквозь дебри не зря,
мой нюх поострей, чем у волка.
Лохматая, в хищных колечках, ноздря
унюхала запах поселка.
Окончен мой путь, все теперь трын-трава,
но случай случился кошмарный:
лохматая прежде моя голова,
плешива, как шар биллиардный.
Сидим и курим в территориальных водах,
На рейде у Самары-городка.
А мимо кочегарят теплоходы...
Я трубочку изгрыз до чубука.
Ведь где-то есть на свете Сан-Франциско...
Накатится вечерняя тоска.
И чайка анонимною запиской
Взлетит ко мне с зеленого мыска.
Дрожит в огнях вечерняя Самара,
На тормозе Фортуны колесо,
И наплывает песенка с гитарой
Прозрачною волною на песок...
Ведь где-то есть на свете Гонолулу
На сказочных Гавайских островах.
Но отчего-то каменеют скулы
Да заскрипит песочек на зубах.
Штилеет вечер, курят капитаны,
Не вздрогнет кливер, нет и ветерка.
А внутренний мой голос, черт упрямый,
Вдруг засипит как жаба из горшка...
Как небосвод синеет над Босфором,
Как вина пьют в портовом кабаке
И как по вечерам турчанки хором
Балдеют на турецком языке.
Мурлыкают гитарные пассажи,
Преступно-безответственно легка,
Курчавая волна шипит на пляже,
Как кобра, выползая из мешка.
Толпятся, словно глупая отара,
Подсвеченные снизу облака.
И новогодней елкой порт Самара
Мерцает в разноцветных огоньках.
Сколько осталось идти,
Боже мой, жизнь на краю
струйкой песка из горсти,
кожей шагреневою.
Белая горечь берез,
ситцевое полотно,
дождь из сиреневых звезд
вечер забросил в окно.
Делает легкий шажок
стрелка вокзальных часов,
звездочка, словно ожог,
тает в созвездьи Весов.
Белая горечь берез,
ситцевое полотно,
дождь из сиреневых звезд
вечер забросил в окно.
Не провожай поезда
и не гляди им вослед,
поезда этого ждать
может быть тысячу лет.
Белая горечь берез,
ситцевое полотно,
дождь из сиреневых звезд
вечер забросил в окно.
Там, словно волны реки,
баюшки-бай без конца
и тяжесть детской щеки
в теплых ладонях отца.
Белая горечь берез,
ситцевое полотно,
дождь из сиреневых звезд
вечер забросил в окно.
Вот и картонный билет
с надписью: только туда.
И возвращения нет
в эту страну никогда.
Белая горечь берез,
ситцевое полотно,
дождь из сиреневых звезд
вечер забросил в окно.
Снег раскинул крылья над Белалакая
И на всех вершинах пляшет снегопад.
Тёмные ущелья облака лакают,
В завтрашних лавинах дремлет Сулахат.
Заметает трассу, дверь скрипит у входа,
Сумасшедший флюгер мечется с тоской.
Спросишь у начспаса: "Как дела с погодой?"
Он на палец плюнет и махнёт рукой.
Не видна дорога, лишь снежинки гаснут,
белый ветер дует, замело лыжню.
И не надо трогать попусту начспаса,
Пусть он поколдует к завтрашнему дню.
Вспомним способ старый и тряхнём запасом,
Стихнут разговоры, кто-то скажет: "Спой".
Мы возьмём гитару, позовём начспаса
И споём про горы и про нас с тобой.
Кто не видел горы и не шёл по трассе
В золоте заката, на семи ветрах,
Пусть тогда он спросит нашего начспаса,
Как поёт под кантом снег на виражах.
Снега баюкают торосы на Шпицбергене,
Гольфстрим укрылся в черной глубине.
И свет Галактик, тонкий и серебряный,
Прозрачной музыкой на белом полотне.
Мне бы брести в сугробах накрахмаленных,
Шагать на ощупь к черту на рога
И непослушными губами песни старые
Медведям петь на белых ледниках.
Я заблудился в комнатах прокуренных,
На папертях горбатых площадей,
И грусть поземкой мечется по улицам,
Грусть по земле моих людей.
Высоко в горах Памира
Вечный снег да снег.
Жил да был под крышей мира
Снежный человек.
Не снабжал "голуб явана"
Местный "ДСО".
Без палатки, мочит дождик
Бедного, его.
Снаряженья и дотаций
Он не получал,
Но зато никто нотаций
Длинных не читал.
Но под старость надоело
Лазить по горам,
Он женился, стал оседлым
Тот "Голуб Яван".
И с тех пор на скалах мглистых
Взглянешь - Боже мой,
Вечно лазят альпинисты
Летом и зимой.
Солнышко на небосводе
Навевает дремоту.
Жук ползет, собачка бродит,
Блох кусая на ходу.
Несмышленые детишки
Молча писают в штанишки.
Спит усатый мужичишка
С папироскою но рту.
И жужжит, как шмель в гардине,
Пропадая в небе синем,
Набирая высоту,
Алюминевое "Ту".
Пива нет. В продаже соки.
И спокойно на душе.
Как в гаремах на Востоке
Ходят дамы в неглиже.
Востроглазые старухи
Тонут в тополином пухе
С обнаглевших тополей...
Очередь за овощами,
Тянет пожилыми щами.
Надо покидать скорей
Город Порт Пяти Морей.
Спи, не проснись, человечек угрюмый,
Спи, пусть дороги приснятся тебе.
Трону рукой заржавелые струны,
Спи, и не надо копаться в судьбе.
Ложь убаюкает, ложь успокоит,
Песней про девочку в черном пальто.
Любит - не любит, вспомнит - не вспомнит,
Белой поземкой лыжню заметет.
В очередь встанешь за новой любовью?
Кто же последний? Последнего нет!
Горным ручьем следы твои смоет,
Эхо насмешливо крикнет в ответ.
Стаканчики граненые, гитары переборы,
Яна, Индигирка, Лена и Вилюй.
Пролетела жизнь, как московский скорый.
Что ты хочешь, Вова? Пей и не балуй!
Все мы, бедолаги, ходим под законом, -
на Руси зарока нету от тюрьмы.
И просторы пахнут крепким самогоном
от Москвы до Бреста и до речки Колымы.
Радость нам вливают внутривенно и подкожно,
если нету мяса - это не беда.
Ох, как нас упрятали - крепко и надежно -
в эти бастионы мира и труда!
Вся страна на вахте: валим, пилим, сеем.
От зека до министра наших с вами дел.
Сколько ни воруют - держава богатеет.
Лично я, ребята, не разбогател.
Если же собраться и что было духу
заорать надсадно через всю страну,
и услышишь тихо, еле слышно уху:
- Не старайся, Вова, не гони волну.
Не хватает времени, не хватает сердца,
А дороги длинные - не видать конца.
Вьюга заметает, вьёт свои коленца
И черты стирает милого лица.
Заблудилась наглухо троечка прогонная,
И в белесой замяти пропадает след...
Не пробраться пешему, не пробиться конному,
Ни письма, ни весточки ниоткуда нет.
Все пройдет, любимая. Отболит головушка.
Вот двенадцать пробило, вот и все дела.
В золоченых туфельках убегает Золушка...
Снова печки-лавочки, веник и зола.
Птица сероглазая, маленькая Золушка,
Не грусти, не мучайся, не вздыхай тайком.
Даже в мире сказочном, ты же знаешь, солнышко,
Не бывает сразу просто и легко.
До поры до времени пусть поземка мечется.
Вот мелькнули в облаке звездочка с луной.
Мы затопим печечку, мы затеплим свечечку
И споем тихонечко про тебя со мной.
Не хватает времени, не хватает сердца,
А дороги длинные - не видать конца.
Вьюга заметает, вьет свои коленца
И черты стирает милого лица.
От желтых лиственничных крон -
Шальная грусть осенних писем.
И в бесконечной ленте чисел
Заело стреляный патрон.
И так по небу облака
Бегут неспешной чередою,
И небо кажется водою
В прозрачной ряби родника.
И, как под сердцем маята,
Клубится тайная тревога
И снится дальняя дорога
Под шорох рыжего листа.
Тегуантепек, Тегуантепек - страна чужая.
Три тысячи рек, три тысячи рек тебя окружают.
Так далеко, так далеко - трудно доехать.
Три тысячи лет с гор кувырком катится эхо.
Но реки те, но реки те к нам притекут ли?
Не ждет теперь Попакатапель дней Тлатекутли.
Где конь топтал по темной тропе - стрела жужжала.
Тегуантепек, Тегуантепек - страна чужая.
От скал Сьерры до глади плато кактусы и юкка,
И так далеко, что поезд - и то слабая штука.
Так далеко, так далеко - даже курьером
На звонком коне промчать нелегко гребень Сьерры.
Но я бы сам свернулся в лассо, цокнул копытом,
Чтоб только тебя увидеть в лицо, сьерра Чикитта.
Я стал бы рекой, три тысячи рек опережая,
Тегуантепек, Тегуантепек - страна чужая.
Три рыжих усатых ковбоя
очухались после запоя:
усы, бакенбарды в холодном поту
и жуткая бяка во рту.
Такая ужасная бяка,
как будто лизала собака,
как будто лизало три тыщи собак,
нельзя отплеваться никак.
Тут Мак, поглядевши на Билли,
сказал, что вчера его били,
но где - за углом, или в баре?
И страшно знакомые хари.
А Джон, поглядевши на Мака,
сказал: "Да, вчера была драка!
Кого-то лупили и даже убили!".
Все молча втроем закурили.
И долго три друга бубнили,
но тут их соседи спросили:
зачем зубы выбили Маку,
и насмерть убили собаку?
Ты из дома выйдешь, как обычно,
Глянешь на знакомое окно
И тряхнёшь рюкзак плечом привычно,
Пропадая в мареве ночном.
Без дороги "перекати-поле"
Гонит ветер, будто бы во сне,
А кораблик белый в синем море
Ходит по изменчивой волне.
Вечное "тик-так" нас заставляет
Всё зачем-то гнаться и спешить.
Кто таких вещей не принимает,
Счастлив и в затеряной глуши.
Мы у этой жизни на оброке
И долги выплачиваем в срок.
Не печалься ни о чём - дороги
Вылечат от грусти и тревог.
И слова той песенки для милой
Вспомни у вечернего костра
И забудь, что не было и было.
Там, откуда ты пришёл вчера.
Что ж, махни рукой пролётной птице,
Посмотри, как скроется вдали.
И лесной прохладною водицей
Жажду из ладоней утоли.
Не жалей, что к прошлому возврата
Нет, да и не будет никогда,
И просить у прошлого не надо,
И что будет, незачем гадать.
Вот и всё. До встречи. До свиданья.
Не грусти. Будь счастлив. Не болей.
И - до золотого увяданья,
До осенних криков журавлей.
Ты не спросишь меня никогда
(Да и нет никакого ответа),
Отчего от весеннего ветра
Тянет нас неизвестно куда.
Ах, какая тоска по весне...
Надышусь на ветру, опьянею
И полезу на верхнюю рею
Голубой бригантины - во сне.
Канут за горизонт рогода,
А полуночью, чёрной, как сажа,
Вдруг запляшет в сетях такелажа,
Словно рыбка, чужая звезда.
Кто же я в этой звёздной пыли?
Неть? Беглец? Очарованный странник?
Блудный сын? Или вечный изгнанник
На полях и дорогах земли?
Пора домой, на Север дороги пролегли,
Пусть якоря поднимут кабестаны,
И пусть в порты приписки улетают корабли,
Оставив за кормой иные страны.
И пена от бушпринта нам полетит в лицо.
Нам в спину дунут южные пассаты.
Просоленные крылья усталых парусов
Уносят белоснежные фрегаты.
Вот золотоголовый мой Порт Пяти Морей,
И нет ему конца и нет начала,
Вот дом, который снился, на улице моей,
И ждут нас у знакомого причала.
Как будто всё как прежде. А может, и не так.
Иных уж нет, а кое-кто - далече,
Но мы-то возвратились, и это - не пустяк,
И будем петь, пока ещё не вечер.
Уносит дым таёжного костра...
Пора гитару брать и петь пора,
Как птица тихо за морем жила,
Про нас с тобой, про всякие дела,
Про парус, затерявшийся в дали,
Зачем уходят в море корабли,
О странниках в ночи, в чужом краю
И золотую девочку мою.
Крадётся осень, листьями соря,
На жёлтых перекрёстках сентября.
И всё равно, вдвоём или втроём,
Мы у костра вечернего споём.
Как лунный свет баюкает река,
Как горы спят, как бродят облака,
Как гуси за теплом летят на юг
И зологую девочку мою.
Так жизнь непоправимо коротка,
Как только что пропетая строка,
Но пусть плохое прорастёт быльём,
А мы с тобой не раз ещё споём.
Что загадать, когда летит звезда?
Какие есть на свете города?
Ну и, конечно, ту, любимую,
Про золотую девочку мою.
Хлопочет дождь осенний,
умолкло птичье пенье.
Под вечер хмурый ветер
крадется, словно вор.
И этой ночью длинной
гитара, друг старинный -
серебряные струны,
заводит разговор.
Как вьюгой заметало
на белых перевалах,
но паруса палаток
открыты всем ветрам.
Ты помнишь ли, гитара,
как нас с тобой мотало
с Чукотки до Ямала,
по Крайним Северам?
И пусть горьки утраты,
не верь ни снам, ни датам,
а только верь в дорогу,
что пролегла вдали.
И нам ли жить в печали,
что годы разменяли?
Мы не меняли души
на "длинные рубли".
...Хлопочет дождь осенний...
Сердце с домом, сердце с долгом разлучается,
Сердце бедное от зависти в руках,
Только гляну, как цыганки закачаются
На высоких, сбитых набок, каблуках.
Вы откуда, вы откуда, птицы смуглые?
Из какой такой неведомой дали?
И откуда вас кибитки, лодки утлые
До московских тротуаров донесли?
Отвечают мне цыганки, юбки пестрые:
"К вольной воле весь наш век мы держим путь.
Если хочешь, мы твоими станет сесттрами,
Только все, что было-не было, забудь"
Отвечаю я цыганкам:" Мне то по сердцу,
К вольной воле заповедные пути,
Но не кинуться, не двинуться, не броситься,
Видно крепко я привязан - не уйти"
И плывут, бегут, звеня, и не кончаются
Речи смутные, как небо в облаках,
И идут, звенят цыганки и качаются
На высоких, сбитых набок, каблуках.
Что делать, память - ведьма злая,
И не забудешь времена:
Пожарища, вороньи стаи...
Недавно кончилась война.
Когда, тоскуя об утратах,
Пересчитали всех живых.
И вот конец пятидесятых
Сменил конец сороковых.
И было все: и мор, и голод,
Но нам поставят всем в вину,
Что мы тогда ходили в школу
И не успели на войну.
Выходит так, что не успели.
Остались где-то в стороне
Войны свинцовые метели
И лагеря на Колыме.
Мы стали взрослыми до срока
В победной лихорадке дней.
И музыка плыла из окон
Вдоль улиц и очередей.
И мы тихонечко запели,
Нам в пальцы врезался металл
От почерневшей канители
Фанерных шиховских гитар.
Теперь поют совсем другие,
Нейлоновые голоса,
А нас все носит по России,
Сквозь часовые пояса.
Пусть кое-кто пожмет плечами,
Мол, семиструнный лад не тот...
Играй, Адель, не знай печали.
Теперь так вряд ли кто споет.
Что ж, наверно, не стоит ругаться,
Мне пора уже тронуться в путь,
Напоказ вам собраться,
Чтоб украдкой вздохнуть.
Мы уходим на Север и призрачный Юг,
На Восток и туманный Запад
И уносим в карманах запах,
А в душе - домашний уют.
Положу вместо якоря я ледоруб,
Будет парусом мне палатка,
И уйду на Восток по-веселому груб,
В те места, где кончается карта.
Мир, конечно, останется прежним,
Также будет и дождик, и солнце,
Только где-то останется нежность
Сквозь запыленное оконце.
Что ж, наверно, не стоит ругаться,
Мне пора уже тронуться в путь,
Напоказ вам собраться,
Чтоб украдкой вздохнуть.
Что за жизнь мы ведем? То деремся, то пьем,
То с женой постоянно в разводе,
То аванс, то расчет. Все течет и течет,
Изменяясь, куда-то уходит.
То бардак, то гульба, то с собою борьба,
То почетных конвоев шпалеры...
Хочешь - пой, хочешь - спи, словно кот на цепи.
Трудно жить без надежды и веры.
Как прекрасен Париж. А проснешься - шалишь,
Просто каша во сне Буратино...
Снимешь с рожи перо, прополощешь нутро,
Начинаешь дышать никотином.
Сколько разных чудес нам покажет прогресс,
Все смешалось... Бутылки, Бутырки...
Да одна суета - что в заливе Креста,
Что на Волге, что на Индигирке.
Что за жизнь мы ведем? Только машем дубьем
Да гоняем ворон с колоколен.
Ляпнешь водки с утра, в общем еt сеtега
Вот и славно, ты снова свободен.
Шуршит полынь, бесплотна и легка,
За стенкой глинобитного барака.
В алмазных берегах Молочная река
Течет из века в век по морю Мрака.
Ползет кизячный дым, поет собака,
Как муэдзин на башне минарета...
И странный свист. Не то из фуги Баха,
А может, от стрелы из арбалета.
Аул уснул. Нигде не видно света.
И воздух черный плотен и горяч,
Что не уснуть до самого рассвета.
...И снова за аулом чей-то плач.
Я беру кривоногое лето коня,
Как горбушку беру, только кончится вздох.
Белый пруд твоих рук очень хочет меня,
Ну, а вечер и Бог, ну, а вечер и Бог.
Знаю я, что меня берегут на потом,
И в прихожей, где чахло целуются свечи,
Оставляют меня в гениальном пальто,
Выгребая всю мелочь, которую не в чем.
Я живу посреди анекдотов и ласк,
Только окрик светит, только ревность притухнет,
Серый конь моих глаз, серый конь моих глаз,
Кто-то влюбится в вас и овес напридумает.
Только ты им не верь и не трогай с крыльца
Тихий траурный дворик - "люблю",
Ведь на медные деньги чужого лица
Даже, грусть, я тебе не куплю.
Снова лес обо мне, называют купцом,
Говорят, что смешон и скуласт.
И стоит, как свеча, над убитым лицом
Серый конь, серый конь моих глаз.
Осыпаются руки, бредут по домам,
Низкорослые песни поют.
Люди сходят с ума, люди сходят с ума,
Но коней за собою ведут.
Я беру кривоногое лето коня,
Как горбушку беру, только кончится вздох.
Белый пруд твоих рук не желает меня,
Ну, а вечер и Бог, ну, а вечер и Бог.
Я вижу мертвых и живых,
Зима. конец сороковых...
Вот и сто первый километр,
Весь - как в кино, за метром метр.
Я вижу серое белье,
Под серым небом - воронье,
Бараков черное каре,
Где очень просто умереть.
Здесь могут ржавое "перо"
Воткнуть под пятое ребро...
А по углам крысиный писк
И детский крик, и женский визг.
Нытье гармошки за рекой.
Как одинокий волчий вой.
Здесь хриплый клекот блатарей
Из мариинских лагерей,
Из Джезказгана, из Инты
(Ни широты, ни долготы. )
Здесь ВОХРы лай на проходных
И вереницы "доходных",
И тяжкий шелест тысяч ног,
Идущих отбывать оброк...
Я крутился в полусне,
Мысли, бегали во мне,
Вспоминалось время оно...
Как я не был на войне,
Как бродяжил по стране,
Как на речке Омолоне
Плыл на штопаном понтоне
Да еще по Колыме,
Где отсутствуют мосты
И обычаи просты,
Где зэка срока тянули
(Город Нижние Кресты)
...Зона, зоны да посты
В неусыпном карауле,
Где зима - уже в июле.
Царство вечной мерзлоты.
"Альтер эго" в тишине
Задает вопросы мне.
"Почему так сделал мало?"
И от этого вдвойне
Неуютно жить в стране,
Где меня всю жизнь мотало
От Чукотки до Урала.
Может, истина в вине?
Или, может, головой
Из окна до мостовой?
Нет ответа на вопросы.
Хочешь пей, а хочешь пой.
Или просто будь травой
В ожидании покоса.
Все "бекосы" да "офкосы",
"Поглядим" - сказал слепой.
Скоро близится рассвет
И звезды тускнеет свет,
И звезда светить устала.
Что за жуткий винегрет?
Спи, дурашка, это бред.
Лучше вспомни, как, бывало,
Мама песенку певала.
Жизнь одна. И больше нет.
Я помню город Петергоф,
Залив из серой стали
И старой улицы дома,
Где чисто и светло.
Ах, где же, где же те мосты,
Что нас соединяли?
Сквозь них проходят города,
Их время развело.
Где только не носило нас...
Но пролетели годы.
Там нет тебя и нет меня,
И не найти следов.
Мы грелись у одних костров
И пили ту же воду,
Дышали воздухом одним
Туманных городов.
И затерялись в тесноте
Врагов, друзей и чисел,
И разбежались по земле
На тысячи дорог.
Но до сих пор еще звучит
Тот одинокий выстрел...
Тайга, дымок от сигарет
И хриплый тенорок.
Ах, этот город Петергоф!
Под щебет птичьей стаи:
Фонтаны, музыка, слова,
Пока не рассвело.
И голубые паруса,
И волны серой стали,
И старой улицы дома,
Где чисто и светло.
Я старше становлюсь - мрачнеет моя муза,
Оставшихся друзей по пальцам перечесть -
Одних давно уж нет - не выдержали груза,
Другие - просто пьют, пока здоровье есть.
Смотрю ли из окна, как бегают собаки,
Вдыхаю ль чей-то дым или на все плюю...
Увы, мадмуазель, я весь в законном браке,
Я лучше про любовь вам песенку спою.
А, впрочем, про любовь вам пропоют поэты.
Вот тоже чудаки - хотят оставить след.
Ах, милые мои, ну на хрена вам это?
Ведь сказано давно: все суета сует.
И с каждым новым днем все тяжелей похмелье.
Что наша жизнь во мгле - бардак или кулак.
И нет уже того бездумного веселья...
Аревуар, мадам, вам всех желаю благ.
Я старше становлюсь - мрачнеет моя муза,
Оставшихся друзей по пальцам перечесть -
Одних давно уж нет - не выдержали груза,
Другие - просто пьют, пока здоровье есть.
